- 3 -
Император Павел I
в изобразительном искусстве и литературе
Д. И. Евреинов.
«Портрет императора Павла I».
Конец XVIII - начало XIX вв
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.
1798. «Государь высказывал живейшее нетерпение поскорее отправиться в Петергоф. Сообразно тому, насколько государь находил приятным пребывание в Павловске, придворные определяли степень влияния государыни на своего супруга. К несчастью, государыня схватила трехдневную лихорадку почти в тот момент, когда двор должен был отправиться в Петергоф. Это препятствие страшно раздражило государя, и он готов был думать, что государыня притворилась больной, чтобы помешать ему» (Головина. С. 206).
Между тем государыня написала письмо девице Лопухиной с угрозами. Письмо до адресата не дошло, ибо его принесли государю. – Гнев был велик. – Государыня пыталась остановить его: «Я ограничиваюсь лишь единственною просьбой относиться ко мне вежливо при публике» (Мария Федоровна – Павлу, 13 июля 1798 // Шумигорский 1898. С. 133).
«В ожидании императора были все признаки страсти влюбленного двадцатилетнего юноши. Он сделал великого князя <Александра Павловича> поверенным своих чувств, только и говорил ему, что про Лопухину <…>. – Вообразите, до чего доходит моя страсть, – сказал он однажды своему сыну, – я не могу смотреть на маленького горбуна Лопухина, не испытывая сердцебиения, потому что он носит ту же фамилию, что и она. – Лопухин, о котором идет речь, был одним из придворных; он был горбат и приходился дальним родственником м-ль Лопухиной. <…> Как только императрица поправилась, двор поехал в Петергоф» (Головина. С. 206–207).
22 июля. Петергоф. Бал в честь тезоименитства Марии Федоровны: «Государь был в явно дурном настроении <…>. Фрейлина Нелидова казалась мне погруженною в глубочайшую печаль <…>. Бал этот скорее был похож на похороны, и все предсказывали скорую грозу» (Из воспоминаний барона Гейкинга // Шумигорский 1898. С. 135).
25 июля. Гроза разразилась. Около десяти часов император послал за великим князем наследником и приказал ему отправиться к императрице и передать ей строжайший запрет когда-либо вмешиваться в дела. Великий князь сначала отклонил это поручение, старался выставить его неприличие и заступиться за свою мать, но государь, вне себя, крикнул: – Я думал, что я потерял только жену, но теперь я вижу, что у меня также нет сына! – Александр бросился отцу в ноги и заплакал, но и это не могло обезоружить Павла. Его Величество прошел к императрице, обошелся с ней грубо, и говорят, что если бы великий князь не подоспел и не защитил бы своим телом мать, то неизвестно, какие последствия могла иметь эта сцена. Несомненно то, что император запер жену на ключ и что она в течение трех часов не могла ни с кем сноситься. Г-жа Нелидова, которая считала себя достаточно сильной, чтобы выдержать эту грозу, и настолько влиятельной, чтобы управиться с нею, пошла к рассерженному государю, но, вместо того, чтобы его успокоить, она имела неосторожность – довольно странную со стороны особы, воображавшей, что она его так хорошо изучила, – осыпать его упреками. Она указала ему на несправедливость его поведения с столь добродетельной женой и столь достойной императрицей и стала даже утверждать, что знать и народ обожают императрицу <…>. Далее она стала предостерегать государя, что на него самого смотрят как на тирана, что он становится посмешищем в глазах тех, кто не умирает от страха, и, наконец, назвала его палачом. Удивление императора, который до сих пор слушал ее хладнокровно, превратилось в гнев: – Я знаю, что я создаю одних только неблагодарных, – воскликнул он, – но я вооружусь полезным скипетром, и вы первая будете им поражены, уходите вон! – Не успела г-жа Нелидова выйти из кабинета, как она получила приказание оставить двор» (Головкин. С. 183–184).
«Вспомните мою жизнь: не была ли она исключительно посвящена тому, чтобы любить вас? <…> Я не искала ни почестей, ни блеска <…>. Я знаю участь, которая постигнет мое письмо: я жду всего, если Вы только станете выслушивать истолкования г. Кутайсова, вместо того, чтобы верить лишь своему сердцу» (Нелидова – Павлу, 19 августа 1798).
«При чем здесь Кутайсов? <…>. Я очень мало подчиняюсь влиянию того или другого человека. Вы это знаете. Никто не знает лучше моего сердца и не понимает моих слов, как Вы» (Павел – Нелидовой в ответ // Шумигорский 1898. С. 144–146).
Нелидова сказала, что уедет из Петербурга. – «Хорошо же, пускай едет, – ответил Павел, – только она мне за это поплатится» (Из записок барона Гейкинга // Шумигорский 1898. С. 144).
5 сентября. Нелидова уезжает в Эстляндию.
6 сентября. Анна Петровна Лопухина назначена камер-фрейлиною, Екатерина Николаевна Лопухина, ее мачеха – статс-дамой, Петр Васильевич Лопухин, ее отец – генерал-прокурором и произведен в действительные тайные советники.
3 октября. Петербург. Дворцовый бал. – Семейство Лопухиных впервые на придворном ужине. – «У нее были красивые глаза, черные брови и такие же волосы, прекрасные зубы и приятный рот, маленький вздернутый нос». Лицо – «с добрым и ласковым выражением. Она действительно была добра и неспособна пожелать или сделать кому-нибудь злое; но она была не очень умна и без всякого воспитания <…>, без всякой грации в манерах <…>. – Ее влияние выражалось только в испрашиваемых ею милостях <…>. Часто она получала от государя прощение невинных, с которыми он жестоко поступил в момент дурного настроения. Она плакала тогда или капризничала и получала таким образом, что она желала. Государыня, из угождения супругу, обходилась с ней очень хорошо; великие княжны <дочери Павла> ухаживали за ней так, что это неприятно было видеть <…>. Император придал своей страсти и всем ее проявлениям рыцарский характер, почти облагородивший ее <…>. Мадемуазель Лопухина получила Мальтийский орден, это была единственная женщина, которой была предоставлена эта милость <…>. Имя Анны, в котором открыли мистический смысл Божественной милости, стало девизом государя <…>. Малиновый цвет, любимый Лопухиной, стал излюбленным цветом государя, а следовательно, и двора. <…> Государь подарил Лопухиной огромный дом на Дворцовой набережной. Он ездил к ней ежедневно два раза в карете, украшенной только Мальтийским крестом и запряженной парой лошадей, в сопровождении лакея, одетого в малиновую ливрею. Он считался в этом экипаже инкогнито, но в действительности всем было известно, что это едет государь <…>. Балы давались часто, чтобы удовлетворить страсть к танцам мадемуазель Лопухиной. Она любила вальсировать, и этот невинный танец, запрещенный до сего времени как неприличный, был введен при дворе. Придворный костюм мешал танцевать Лопухиной <…>, и появился приказ, чтобы дамы в выборе костюма руководились только своим личным вкусом <…>, приказ, которому вся молодежь подчинялась с самым большим удовольствием» (Головина. С. 214, 211–212).
Через полтора года Павел выдал Лопухину за 22-летнего князя Гагарина: «Государь, находясь у мадемуазель Лопухиной, получил известие о победе Суворова, причем последний прибавлял, что пришлет в скором времени князя Гагарина со знаменами, взятыми у врага, и подробностями этого дела. Это известие вызвало у Лопухиной смущение, которое она напрасно старалась скрыть от государя <…>. Она бросилась к его ногам и призналась ему, что она была знакома с князем Гагариным в Москве, что он был влюблен в нее <…>. – Государь с волнением выслушал это признание и мгновенно решил устроить брак Лопухиной с князем Гагариным» (Головина. С. 223–225).
Свадьба Анны Петровны и князя Гагарина совершилась в феврале 1800 года. Но это совсем не означало, что государь перестал почитать в ее образе Божественную милость: после переезда в Михайловский замок ей были отведены собственные апартаменты в близости от комнат императора. – После ее ранней смерти (в 1805 году) князь Гагарин, говорят, велел надписать на ее гробнице: Супруге моей и благодетельнице (Греч. С. 155).
«Я находился во дворце, когда князь Гагарин прибыл ко двору, и вынес о нем впечатление как об очень красивом, хотя и невысокого роста человеке. Император тотчас же наградил его орденом, сам привел к его возлюбленной и в течение всего этого дня был искренно доволен и преисполнен гордости от сознания своего, действительно, геройского самопожертвования. И вечером на маленьком дворцовом балу он имел положительно счастливый и довольный вид, с восторгом говорил о своем красивом и счастливом сопернике и представил его многим из нас с видом искреннего добродушия» (Саблуков. С. 61–62).
Алексей Песков. «Павел I».
* * *
«Император Павел I».
Все становятся в ряд; дамы приседают, кавалеры кланяются. Музыка играет марш. Павел, под руку с кн. Анной Гагариной, проходит через толпу, едва отвечая на поклоны, и садится рядом с Анной в нише под статуей Флоры.
Павел. Аннушка, моя улыбочка…
Хочет взять руку Анны.
Анна. Не надо, не надо, государь, — увидят…
Павел. Пусть видят! Я ничего не вижу, не слышу, не чувствую, кроме тебя. Ты осчастливила жизнь мою. Только ты, достойнейшая из женщин, могла влить кроткие чувствования в сердце мое, только при взоре твоем родились в нем добродетели, как цветы рождаются при майском солнце. Я хотел бы здесь, у ног твоих, Анна…
Анна. Ради Бога, ваше величество! Государыня смотрит…
Павел. Аннушка, моя улыбочка, отчего ты такая грустная? О чем думаешь?..
Анна. Я думаю… Ах нет, простите, ваше величество… Я не умею. Я только хотела бы, чтобы все знали вас, как я… Но никто не знает. А я не умею… Глупая, глупая… Простите, я не так…
Павел. Так. Аннушка! (Торжественно, поднимая руку и глаза к небу.) Благодарю, сударыня, благодарю… за эти слова… Знайте, что я, умирая, думать буду о вас!..
Анна. Пáвлушка, миленький…
Павел. Ах, если бы ты знала, как я счастлив, Анна, и как желал бы сделать всех счастливыми! Каждого к сердцу прижать и сказать: чувствуешь ли, что сердце это бьется для тебя? Но оно не билось бы, если бы не Анна… Да нет, я тоже не умею… тоже глупый, как ты… Ну и будем вместе глупыми!..
Дмитрий Мережковский. «Царство зверя. Павел I».
* * *
«Император Павел I Петрович».
Династия Романовых из «Российского Царственного Дома».
1893-1898.
Анна (обнимая и целуя голову Павла). Пáвлушка, бедный ты мой, бедненький!..
Павел. Да, — «Бедный Павел! Бедный Павел!» Знаешь, кто это сказал?
Анна. Кто?
Павел. Петр.
Анна. Кто?
Павел. Государь император Петр I, мой прадед.
Анна. Во сне?
Павел. Наяву.
Анна. Привидение?
Павел. Не знаю. А только видел я его, видел вот как тебя вижу сейчас. Давно было, лет двадцать назад. Шли мы раз ночью зимою с Куракиным по набережной. Луна, светло почти как днем, только на снегу тени черные. Ни души, точно все вымерло. На Сенатскую площадь вышли, где нынче памятник. Куракин отстал. Вдруг слышу, рядом кто-то идет — гляжу — высокий, высокий, в черном плаще, шляпа низко — лица не видать. «Кто это?» — говорю. А он остановился, снял шляпу — и узнал я — государь император Петр I. Посмотрел на меня долго, скорбно да ласково так, головой покачал и два только слова молвил, те же вот, что ты сейчас: «Бедный Павел! Бедный Павел!»
Дмитрий Мережковский. «Царство зверя. Павел I».
* * *
Августин-Христиан Ритт.
«Портрет императора Павла I».
1797(?).
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
«Его фавориткою была княгиня Анна Петровна Гагарина, урожденная княжна Лопухина <…>. Некоторые тогдашние лица говорили, что это была любовь чисто платоническая <…>. Этого было ему мало <…>. Решили промыслить ему любовниц <…>. Вскоре они забрюхатели. И вот князь Куракин препроводил к Обольянинову бумагу, в которой говорилось: «Нижеподписавшийся вице-канцлер кн. Александр Куракин, быв призван 21 февраля 1801 года Его Императорским Величеством, имел честь стоять пред лицом Его в Михайловском замке и в почивальне Его и удостоился получить изустное объявление, что в скором времени ожидает рождения двух детей своих, которые, если родятся мужеского пола, получат имена старший Никита, а младший Филарет и фамилии Мусиных-Юрьевых <одной из будущих родительниц была камер-фрейлина Марии Федоровны – Юрьева>, а если родятся женска пола, то <…> старшая Евдокия, младшая Марфа – с той же фамилией. А восприемником их у Святой купели будет государь и наследник цесаревич Александр Павлович и штатс-дама и ордена Св. Иоанна Иерусалимского кавалер княгиня Анна Петровна Гагарина» (Греч. С. 88; Шумигорский 1907. С. 203–204; Эйдельман 1982. С. 240–241). – «Эпизод формально не имел больших последствий <…>, вскоре родились две девочки, но прожили недолго. Однако высокая торжественность необычного акта, не покрывавшего, но, наоборот, открывавшего грех и явно унижавшего Марию Федоровну, привлечение к церемонии наследника – все это имело, по мнению Павла, воспитательный, назидательный характер. Здесь иллюстрация безграничной возможности обходить многие принятые правила, та степень самовластия, при которой, скажем, права Александра ничтожны и легко могут быть подобным актом сведены на нет» (Эйдельман 1982. С. 241).
Алексей Песков. «Павел I».
* * *
«Павел I».
Впрочем, придворная распущенность оправдывала легкость нравов. Сам Павел подает пример. После долгих лет супружеской верности этот преданный супруг разом освобождается и от жены Марии Федоровны, и от фаворитки Екатерины Нелидовой. После рождения десятого ребенка (великого князя Михаила) врачи запретили императрице исполнение супружеских обязанностей, и тотчас Кутайсов (*Он станет бароном, а потом и графом.), прежде брадобрей и камердинер, а ныне сводник и главный конюший Его Величества, представляет сорокачетырехлетнему государю шестнадцатилетнюю девушку Анну Лопухину, свежесть которой очаровывает взоры монарха. Екатерина Нелидова без церемоний отставлена, а новенькая, «не красивая и не любезная», но простодушная, как дитя, завладевает сердцем Павла. Он осыпает ее подарками, возвышает людей, за которых она хлопочет, подвергает опале ей неугодных, и, ограждая ее от придворных сплетен, выдает замуж за князя Гагарина, которому уготована роль ширмы. По окончании строительства Михайловского замка он устраивает фаворитку в апартаментах, расположенных под его собственными покоями, и по вечерам по потайной лестнице спускается к ней, никем не замеченный. Но напрасно он окружает покровом тайны свои визиты к красавице: всему двору известно, куда исчезает император…
18 мая 1799 года она рожает черноволосую и черноокую девочку, маленькую Марию. Это – повод для откровенного злорадства придворных. Во время крестин император, обращаясь к графине Ливен, показавшей ему новорожденную, замечает сухо: «Мадам, верите ли вы, что у блондинки жены и блондина мужа может родиться ребенок брюнет?» На миг смешавшись, графиня Ливен отвечает: «Государь, Бог всемогущ».
Анри Труайя. «Александр I. Северный сфинкс».
* * *
Неизвестный художник.
«Портрет Павла I».
Не ранее 1798.
Государственная Третьяковская галерея.
…Авеля поместили в камеру Алексеевского равелина и приковали цепью к стене. Лемешев примчался в Петропавловскую крепость быстрее ветра и, взяв с собою одного только писаря, закрылся со злосчастным монахом в камере, велев под страхом заключения под стражу и трибунала никому к ее двери не подходить ближе чем на мушкетный выстрел. Писарь был немым и неотлучно жил там же, в крепости. Лемешев использовал его в самых особенных случаях, когда самолично допрашивал важнейших государственных преступников вроде Бирона или покойного мужа императрицы Петра Третьего. Листая тетрадь и с трудом разбирая мелкие, как бисер, буквицы монашеского почерка, Лемешев вначале недоумевал, отчего вокруг показавшихся ему вначале бессодержательными иносказательных слов поднялся такой переполох. Однако дойдя до места о кончине императрицы, он принялся читать дальше с удвоенным вниманием. Рукопись оканчивалась так: «И как еще не будет погребена государыня, права на престол перейдут к ее отпрыску, что во властной жажде томится долго, и станет тот отпрыск императором на короткий срок, и за то, что в беса уверовал, убиен будет по бездействии и с согласия сына своего Александра».
Алексей Колышевский. «Секта».
* * *
Неизвестный художник.
«Портрет императора Павла I».
Конец 1790-х.
Все девять месяцев, что продолжалось Авелево заточение, Лемешев времени не терял. Повадился ездить в Гатчину, к его высочеству Павлу Петровичу. Тот поначалу был с ним робок, но после проникся к начальнику Тайной экспедиции искреннею дружбой, относился к нему, словно к собственному отцу, не зная, что за змею греет он на груди своей. Однажды, уже в начале осени, Павел встретил Лемешева, облаченный в странный наряд: он позировал для портрета, и была надета поверх его вызолоченного мундира шейная перевязь с золотым подвесом треугольной формы, крайне похожим на циркуль. Камзол был расстегнут, и видно было, что поверх панталон и сорочки торс Павла опоясывал передник с бахромой по нижнему краю и с вышитой золотом одиннадцатиконечной звездой, в середине которой был помещен глаз в треугольнике, а сзади звезду через центр ее под прямым углом пересекали два ключа бородками вверх, больше похожие на флаги. В руке император держал круглый молоток и опирался им на невысокую, в пояс, малахитовую колонну. Увидев вошедшего генерала, Павел заулыбался:
– А вот и вы, дорогой Платон Никитич! Вообразите! Нынче прибыл издалека, из самой Америки, гонец и привез радостное известие от братьев иллюминатов тамошних. По ходатайству пред высшим советом я избран Кадошем российским! С посланием и регалии Кадоша были мне пересланы.
Лемешев поклонился, стремясь подавить ужас, который вмиг охватил его. Он-то знал о масонском вольнодумстве как никто другой в Российской империи, а тут будущий император – и на тебе! Точно обезьяна ученая разоделся и не ведает, что творит, точно малое дитя. Вот уж воистину, сын своего отца! Тот имел ум расслабленный: то находился в радостном буйстве, то целыми днями ходил мрачнее тучи. И сынок такой же… Как там сказано было: «Не ждите от смоковницы худой плода доброго»? Воистину так… Лемешев выпрямился, сделал портретисту знак глазами, мол, пошел вон, и с подобострастием улыбнулся:
– Полагаю, что это есть признание Вас, Ваше Высочество, будущим Императором Российским.
Алексей Колышевский. «Секта».
* * *
Александр Николаевич Бенуа.
«Парад при Павле I».
1907.
…Авеля император принял тайно, аудиенция проходила в одном из покоев Гатчинского дворца. Павел не любил Зимнего, чурался его всю жизнь, помнил об унижениях, там полученных от многочисленных маменькиных насмешников, которых та отмечала своим благоволением. Особенно Потемкина, «мерзавца Светлейшего-наипервейшего», ненавидел Павел люто и мстил ему даже и после смерти, повелев навечно укрыть останки великого государственного деятеля от народного поклонения.
Лемешев со стороны наблюдал за встречей монаха и императора, видел, как Павел смотрел на Авеля, словно пытался прожечь его взглядом насквозь. Однако монах взирал на царственную особу простодушно и честно, не проронив ни слова, ждал вопросов. Павел, маленький, тщедушный, облаченный в тесный немецкий кафтан и обтягивающие панталоны, лишь подчеркивающие кривизну его ног, пружинисто встал из кресла и принялся ходить вокруг Авеля, разглядывая его со всех сторон так, как осматривает обычно какой-нибудь мужик лошадь, выставленную на продажу в базарный день. Он несколько раз даже дотронулся до Авеля, зачем-то взялся обеими руками за мочки его ушей и с силой потянул их книзу, после чего, видя, как Авель скривился от боли, радостно и злобно рассмеялся.
– Ну вот, теперь вижу, что живой этот пришелец. А то стоял, словно истукан, идол бессловесный.
Павел вновь забрался в кресло и устроился, подобрав под себя правую ногу:
– Ну! Божий странник, речей престранных заводчик, скажи нам о нашем царствии. Сколь оно будет славным, на кого пойдем войною, сколь долго мне, Самодержцу русскому, царствовать отпустил Всевышний? Все говори, монах, без утайки. Раз уж я сам тебя звал, так можешь мне открыться, не бойся ничего.
Авель вопросительно взглянул на Лемешева, но тот лишь кивнул, мол, начинай.
– Слова мои, царь, для тебя печальные. Славы себе в деле стяжания земель российских сыскать ты не сможешь, ибо на то не останется у тебя времени. Удел твой скорбный и достоин сострадания и молитвы сокрушенной. Бедный, бедный Павел…
На императора было больно смотреть, так быстро его лицо из самоуверенного и горделивого превратилось в жалкое лицо ребенка, готового вот-вот забиться в рыданиях. Он прикрыл глаза ладонью и полушепотом сказал:
– То же и предок мой венценосный, Петр Алексеевич, сказал, когда однажды мне во сне явился весь истлевший и с угольями вместо глаз.
Внезапно Павел, видимо, осознал, что его генерал видит своего императора совершенно в неприглядном свете, и, совершив над собой небывалое усилие, выпрямился в кресле и даже попробовал улыбнуться, но вышла у него лишь жалкая ухмылка:
– Ты, инок, говори по делу, а страху и жуткостей поповских не нагоняй и геенной огненной меня не стращай. Мне это без надобности.
– Царствия твоего будет считай что и вовсе ничего. Четырех годов не продлится оно и прервано будет теми, кого греешь ты на царственной груди своей, почитая за верных слуг. Сойдешь ты в могилу в возрасте, что равен числу буквенному над входом в чертог, тобою возведенный.
– Надпись на воротах Михайловского замка? Позволь-ка… Как там… Что там написано, Платон Никитич?
– «Дому сему подобает твердыня господня в долготу дней», Государь.
– А сколько… Сколько же это букв?! Впрочем, не надо. Позже… Я сам сочту. Впрочем, нет. Сорок семь! Выходит, дожить мне до сорока семи лет? И что же дальше? Что будет со мною, а после меня и с Россией?
– Твой сын станет править, Александр, нареченный Первым. При нем француз сожжет Москву, но разбит будет и сдаст русским Париж, и за то Александру слава великая будет во веки вечные. А сам он всю жизнь свою терзаться будет, что не уберег тебя от погибели, не предупредил. С тем уйдет от дел мирских и примет постриг в дальнем монастыре. После Александра править станет Николай, а Константин отречется, убоявшись удела твоего. При Николае и явится предтеча Антихриста на Русской земле. Поднимет он бунт среди дворянства просвещенного, основы царской власти. Бунт этот зерном упадет в землю и прорастет сквозь камень, а Николай, крови дворянской убоявшись пролить и тем дать пример царской силы, дрогнет и казнит лишь некоторых, а прочих же сошлет в сибирские земли. От них и зачнется на Руси третье иго.
Павел побледнел так сильно, что стал похож на мертвеца. Губы его посинели, весь он был объят мистическим ужасом, дыхание сделалось слабым, и коли бы не Лемешев, вливший императору несколько капель эликсира, составленного для него специально и в тайности немецким лекарем, то случился бы с Павлом припадок «падучей» болезни, известной ныне как эпилепсия. Дурная кровь Петра Третьего, слывшего горьким и беспробудным пьяницей, была Павлом получена в наследство, и порой генералу Лемешеву казалось, что он вновь видит перед собой дегенеративную физиономию отравленного им мужа великой Императрицы – немки, сделавшей для России так много, что перед лицом ее заслуг навсегда померкли все ее неблаговидные дела. Да и можно ли обычный блуд назвать пороком, когда речь идет о монаршей особе, так много сделавшей для славянских земель? Ведь мы лишь люди, и не пороками мерят нас, но всяким добром, нами при жизни совершенным…
Павел меж тем пришел в себя. На щеках появился румянец, глаза из выпученных вернулись в обычные пределы, испарина на лбу исчезла. Лемешев держал его за руку и с тревогой на лице отсчитывал монарший пульс. Увидев, что император очнулся, с заботой в голосе почтительно осведомился:
– Прикажите прекратить, Государь?
– Нет… Не надо. Пусть говорит. Пусть все расскажет. Чему надлежит быть, то и свершится. Продолжай, божий человек. О коем иге упомянул ты?
– До него было на Руси два ига: татарское и польское. И оба скинула Русь с превеликим трудом. А то, что грядет, иго самое черное, самое кровавое. Начнется оно с отречения русского царя. Падет он от руки убийцы вместе со всем семейством своим, и доколе не возродится на земле Русской царская власть, будет Россия покрыта мглою. Предвижу я имя нового самодержца Российского – объединителя земель. Его вначале не увидят и примут за него другого. Тихо придет он, но громом Славы имя его прокатится по Русской земле.
– А кто из рода моего от престола отречется?
– Николай, рожденный в один день с Иовом Многострадальным, также и судьбу его повторит. Пожалеет смутьянов, да они его жалеть не станут.
Император закрыл лицо руками и заплакал. Видеть это Лемешеву было немного диковато, но сейчас он испытывал к Павлу что-то похожее на сочувствие. Во всяком случае, понимал, каково это человеку – узнать ТАКОЕ.
Однако, каким бы слабым, неуверенным в себе, мелочным ни был Император Павел Первый, он все же был Императором и нашел в себе силы успокоиться, по крайней мере внешне. Лемешев отчетливо видел, каких усилий стоило этому взбалмошному и неуравновешенному человеку взять себя в руки, вспомнив о своем положении. Павел приосанился, насколько это вообще было возможно при его невысоком росте и довольно незначительной комплекции, и изрек:
– Вот что я скажу тебе, черноризец. Уж коли ты явился мне, то это все неспроста, и через тебя смогу я предупредить своего несчастного праправнука о его скорбной судьбе, а будущему самодержцу указать его место, чтобы не усомнился, что власть его от Бога, не от лукавого. Вот тебе мой указ: повелеваю все тобой сказанное прилежно записать, а записавши – убрать в крепкий ларец под моей печатью. Пусть тот ларец стоит здесь, в Гатчине, и вскрыт будет потомком моим спустя сто лет после моей кончины. Попрошу тебя, Платон Никитич, за тем проследить с усердием. А теперь, монах, иди с глаз моих долой, покуда я не передумал. Вид твой повергает меня в уныние пред неизбежностью. Ступай…
…Спустя месяц приказ Павла Первого был исполнен Авелем в строгой точности. Однако перед тем как отвезти исписанные мелким «птичьим» почерком тетради в Гатчинский дворец, Лемешев заставил Авеля снять с них несколько копий. Это заняло еще несколько дней, меж тем Павел постоянно напоминал генералу о записях монаха. Лемешев кланялся, просил еще немного потерпеть. Наконец, когда три копии были готовы, одну из них Лемешев отвез во дворец, где ее действительно поместили в прочный, обитый железом сундук. Сам же сундук Павел собственноручно запечатал, приложив к остывающему свинцу вырезанную из меди именную царскую печать.
По настоянию Платона Лемешева Павел отослал регалии гроссмейстера обратно. Лемешев, умело играя на пристрастии императора к мистицизму, сумел убедить его в существовании прямой связи между предсказанным Авелем бунтом декабристов и масонскими интересами в России. После отказа от сана гроссмейстера Павел, сам того не ведая, подписал себе смертный приговор: из братства не выходят добровольно. Гроссмейстером стал его сын, цесаревич Константин, принявший участие в убийстве собственного отца. Павел опознал его среди заговорщиков, и последними словами его были: «Как, Ваше Высочество, и Вы здесь?»…
Сундук, или ларец, был поставлен в секретной дворцовой комнате без окон, с одной только небольшой дверцей, и было ему суждено простоять там целое столетие. В марте одна тысяча девятьсот первого года комнату открыли, сундук вынесли и поставили перед последним русским царем и его супругой. Печать сбили, сундук был открыт, и Николай Романов прочитал свой смертный приговор, приведенный в исполнение спустя семнадцать лет…
Алексей Колышевский. «Секта».
* * *
1-й лист указа императора Павла I 1801 года.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Павел был правнук Петра Первого – основателя новой России. Накануне смерти Екатерины ему было во сне видение: незримая сила возносила его к небу – он просыпался в недоумении и, засыпая вновь, опять был тревожим странным сном (см. Ростопчин. С. 159). – Первый день царствования Павла – 7-е ноября – канун Михайлова дня: Собора святого архистратига Михаила и прочих небесных сил бесплотных.
Архангел Михаил – предводитель небесного воинства. Это Он, накануне Страшного Суда, вступает в последний бой с сатаной и низвергает проклятого змея в бездну. – «И бысть брань на небеси: Михаил и аггелы его брань сотвориша со змием, и <…> вложен бысть змий великий, змий древний, нарицаемый диавол и сатана <…> на землю» (Апокалипсис. Гл. XII; 7). Имя Архангела значит: тот, кто яко Бог. – «Светлое и мрачное чередуются в нем. В нем надежда и угроза. С ним опасно шутить, его нельзя безнаказанно увидеть. С другими святыми легче иметь дело. Его можно ждать в виде пожара с неба, урагана с гор, в виде водяного столба в море <…>. Он почти на границе добра и зла. Борясь за добро, он часто бывает яростен; иногда он бесцельно жесток. Он карает, убивает, сечет розгами, уносит смерчем, ударяет молнией» (Добиаш-Рождественская. С. 392).
Архангел Михаил – давний покровитель русских государей: первый каменный Архангельский собор в Московском Кремле был построен еще Иваном Калитой. Архангел Михаил – всем царям царь: «Моисею предстатель бысть Михаил архаггел <…> та же во благочестии в новей благодати первому християнскому царю, Константину, невидимо предстатель Михаил архаггел пред полком хожаше и вся враги его побежаше, и оттоле даже и доныне всем благочестивым царем пособствует» (Иван Грозный. С. 84).
О том, что восшествие Павла произошло в канун Михайлова дня, догадались, видимо, сразу – кто именно: проницательные подданные или сам Павел, – сейчас трудно определить. Очевидцы вспоминали об этом так: «Рассказывали, что часовой в Летнем дворце видел Михаила Архангела и даже имел с ним разговор» (Головина. С. 201). – «В самую глухую полночь является будто пред ним в темноте некакой сединами покрытый старец, вида важного и почтенного и <…> повелительным образом ему сказал, чтоб он неотменно сказал своему новому государю, чтоб он велел на самом том месте немедленно воздвигнуть храм <…>. Некоторые присовокупляли к сему, что будто старец сей к вышеписанным словам прибавил и следующие, отходя прочь: – Скажи же и примолвь и то, что я государя чрез тридцать лет опять увижу» (Болотов. С. 255). – «Часовой солдат <…> пошел к своему начальнику под тем предлогом, что имеет сообщить ему тайну. Он открыл ему, что <…> увидел свет в заброшенных залах дворца, что постучали в дверь, где он находился на карауле и назвали его по имени. Он имел мужество посмотреть тогда чрез дверные щели и увидал святого Михаила. Этот святой приказал ему пойти от его имени к императору и сказать ему, чтобы в этом месте построили церковь» (Массон. С. 114). – «Сперва не хотел никто тому верить, но как он <часовой> и сержанту, а потом и караульному офицеру самое то же под клятвою рассказывал, то сочли они за нужное донесть о странном приключении сем высшей команде и <…> довесть историю сию и до самого государя. Но сей, услышав о сем, будто сказал: – Да, это я уже знаю» (Болотов. С. 255–256). – «Солдат был вызван <…>. Император сказал, что св. Михаилу нужно повиноваться, что он сам уже получил внушение построить Ему церковь и имеет уже план ее» (Массон. С. 114). – «Вот что говорили в народе и какая носилась молва о сем случае, но <…> надобно иметь великую веру, чтоб не почесть все сие выдуманною басенкою, или, по крайней мере, политическою стратагемою» (Болотов. С. 256). «Как бы то ни было, <…> Летний дворец решено было сломать» и «начали строить новую церковь и новый дворец» (Головина. С. 201; Массон. С. 114).
Дворец Михаила Архангела – Михайловский замок – алтарь империи – строили на протяжении всего царствования Павла с быстротой, невиданной от времен Петра I. Денег не жалели. Было потрачено шесть с лишком миллионов (Шуйский. С. 810) – сумма, приличная для проведения небольшой победоносной войны.
Царь переехал во дворец за месяц до смерти.
Алексей Песков. «Павел I».
* * *
Александр Осипович Орловский(?)
Шаржированный портрет императора Павла I.
Начало XIX века.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
28 января у императрицы родился сын. По обету, данному императором, его назвали Михаилом. При наклонности государя к мистицизму, не составляло труда направить его воображение в нужную сторону, и несколько приближенных легко это проделали. Пустили слух, будто с первого дня царствования государя часовому Летнего дворца является архангел Михаил; повторяли даже слова, сказанные им, значение которых было, впрочем, довольно темно. Как бы там ни было, но в скором времени велено было сломать старый Летний дворец*, и император, по возвращении своем из Москвы, заложил первый камень в основание Михайловского замка, на том самом месте, где стоял Летний дворец**. В продолжение всего своего царствования Павел с особенным старанием занимался возведением этого здания, даже расстроил свои финансы вследствие той поспешности и стремления к роскоши, которые проявил при этой постройке, но едва только дворец был завершен и его величество думал насладиться в нем жизнию, как этот же дворец сделался его могилой и вскоре затем был заброшен его наследником. При первом же известии о чудесном видении часовому, Павел дал обет, что, в случае, если у него будет еще сын, назовет его Михаилом. (* Старый деревянный дворец, служивший временным пристающем Екатерине II, когда она летом приезжала в Петербург для участия в какой-нибудь церемонии. ** Раскапывая место для фундамента этого дворца, нашли камень, на котором было вырезано имя несчастного Ивана.)
В. Н. Головина. «Записки».
* * *
Джеймс Уокер.
«Портреты детей Павла I: Александра, Константина, Александры, Елены, Марии и Екатерины».
1790.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Казалось, под угрозой сама идея заговора, но тут выступает на сцену и берет дело в свои руки искушенный царедворец граф Петр Алексеевич Пален, холодный, энергичный, целеустремленный, к тому же наделенный располагающей внешностью. Вернувшись в столицу из армии, где выполнял поручения царя, он вновь занимает пост генерал-губернатора Петербурга и решает действовать без промедления. Павел, рассуждает он, вот-вот ввергнет страну в гибельную войну с Англией, британский флот, значительно превосходящий русский, появится в Кронштадте и принудит Россию к позорной капитуляции. Репрессивные меры Павла против Соединенного королевства ударили по русским помещикам, закрыв главный рынок сбыта хлеба и леса. За четыре года царствования Павла гнет над дрожащим от страха народом усилился; и самый забитый из крепостных, и высоко вознесенный вельможа равно страшатся непредсказуемых причуд этого коронованного деспота. Притеснения, придирки, унижения множатся с каждым днем. Сделавшись болезненно подозрительным, Павел усиливает почтовую цензуру и распространяет ее даже на переписку членов своей семьи. Он приближает к себе иезуита патера Грубера и к великому возмущению церковных и придворных кругов подумывает о воссоединении православной и католической церквей. Полицейские агенты проникают в частные дома, на приемы, музыкальные вечера, балы. Один из указов предписывает всем, не исключая дам, при встрече с императором в любую погоду выходить из экипажа и падать ниц, и люди разбегаются, едва завидев, что он приближается. Граф Ф. Головкин пишет: «Наша прекрасная столица, по которой мы расхаживали так свободно, как циркулирует по ней воздух, не имевшая ни ворот, ни часовых, ни таможенной стражи, превратилась в огромную тюрьму, куда можно проникнуть только через калитки; во дворце поселился страх, и даже в отсутствие монарха нельзя пройти мимо, не обнажив голову; красивые и широкие улицы опустели; старые сановники допускаются во дворец для несения службы, не иначе как предъявив в семи разных местах полицейские пропуска».
Графиня Ливен сокрушается: «Крепость переполнена; за последние шесть недель больше сотни гвардейских офицеров брошены в тюрьму». Принц Евгений Вюртембергский скажет несколько лет спустя: «Император не был душевнобольным в полном смысле слова, но он постоянно находился в напряженном и экзальтированном состоянии, которое опаснее настоящего безумия, ибо ежедневно он по своему произволу распоряжался благосостоянием и жизнью миллионов людей».
Анри Труайя. «Александр I. Северный сфинкс».
* * *
Карл Фердинанд фон Кюгельген.
«Групповой портрет Павла I с семьей».
Конец XVIII - первая половина XIX вв.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Словно для того, чтобы подтвердить предостережения Палена, Павел однажды внезапно входит в комнату Александра и хватает лежащую на столе раскрытую книгу. Это трагедия Вольтера «Брут». Павел читает финальный стих:
Рим свободен.
Довольно. Возблагодарим Богов.
Гневная гримаса искажает его обезьянье лицо. Не говоря ни слова, он возвращается к себе, достает из книжного шкафа «Жизнь Петра Великого», открывает на странице, где описывается смерть под пытками царевича Алексея, выступившего против отца, и приказывает Кутайсову отнести книгу великому князю и заставить его прочесть этот отрывок.
На этот раз Александр так напуган, что заговорщики находят в нем более понятливого собеседника.
Анри Труайя. «Александр I. Северный сфинкс».
* * *
«Екатерина II, Павел I и Александр I в медальоне».
С гравюры Бельдта.
1. Пушкинский анекдот о Павле I
В черновой тетради В. А. Соллогуба, хранящейся в Государственной библиотеке им. В. И. Ленина и содержащей ранние редакции статей, очерков и повестей («Взяточник», «Именины» и др.) и записи услышанных рассказов, находится несколько исторических анекдотов о Павле I. Среди них особое внимание привлекает приводимый ниже рассказ, слышанный Соллогубом от Пушкина.
«Пушкин рассказывал, что, когда он служил в Министерстве ин.<ост-ранных> дел, ему случилось дежурить с одним восьма старым чиновником. Желая извлечь из него хоть что-нибудь, Пушкин расспрашивал его про службу и услышал от него следующее.
Однажды он дежурил в этой самой комнате, у этого самого стола. Это было за несколько дней перед смертью Павла. Было уже за полночь. Вдруг дверь с шумом растворилась. Вбежал сторож впопыхах, объявляя, что за ним идет государь. Павел вошел и в большом волнении начал ходить по комнате; потом приказал чиновнику взять лист бумаги и начал диктовать с большим жаром. Чиновник начал с заголовка: „Указ е.<го> и.<мператорского> в.<еличества>“ — и капнул чернилами. Поспешно схватил он другой лист и снова начал писать заголовок, а государь все ходил по комнате и продолжал диктовать. Чиновник до того растерялся, что не мог вспомнить начала приказания и боялся начать с средины, сидел ни жив ни мертв перед бумагой. Павел вдруг остановился и потребовал указ для подписания. Дрожащий чиновник подал ему лист, на котором был написан заголовок и больше ничего.
- Что ж государь? - спросил Пушкин.
- Да ничего-с. Изволил только ударить меня в рожу и вышел.
- А что же диктовал вам государь? - спросил снова Пушкин.
- Хоть убейте, не могу сказать. Я до того был испуган - что ни одного слова припомнить не могу»
«Русский исторический анекдот».
* * *
Иоганн-Фридрих Антинг.
Силуэт «Великий князь Павел Петрович и великая княгиня Мария Фёдоровна с сыновьями Александром и Константином сажают дерево перед бюстом Екатерины II».
1784.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
«Во время одной из прогулок, около четырех или пяти дней до смерти императора (в это время стояла оттепель), Павел вдруг остановил свою лошадь и, обернувшись к шталмейстеру Муханову, ехавшему рядом с императрицей, сказал сильно взволнованным голосом:
– Мне показалось, что я задыхаюсь и у меня не хватает воздуха, чтобы дышать. Я чувствовал, что умираю… Разве они хотят задушить меня?
Муханов отвечал:
– Государь, это, вероятно, действие оттепели.
Император ничего не ответил, покачал головой, и лицо его сделалось очень задумчивым. Он не проронил ни единого слова до самого возвращения в замок» (Саблуков. С. 72–73).
Алексей Песков. «Павел I».
* * *
«Неизвестный художник.
Силуэт «Великий князь Павел Петрович и великая княгиня Мария Фёдоровна с сыновьями Александром и Константином сажают дерево перед бюстом Екатерины II».
1784-1785.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
«После обеда обыкновенно степенными и мерными шагами ходили мы прогуливаться по саду <…>. После прогулок, отдохнув несколько, ежедневно собирались мы на беседу <…>. Так, государь и государыня с великими князьями и великими княжнами садились рядом и проводили время в разговорах, а мы сидели вокруг комнаты, на стульях, как бы прикованные к ним истуканы, потому что ни разговаривать между собою, ни вставать с них не смели. Достопримечательного тут было только то, что на простиравшемся на полу шлейфе платья императрицына лежала всегда дворная паршивая собака, которая нигде иначе не ложилась и которую императрица никогда не сгоняла. Чудная собака сия достойна того, чтоб о ней упомянуть. Она, увидя однажды государя, идущего по двору, неизвестно откуда взялась, подбежала к нему и маханием хвоста изъявляла ему свою радость. Он ее погладил. Она, как будто бы получа чрез то позволение, пошла за ним на лестницу, в комнаты и в самый кабинет его. Он дал ей волю и не отогнал от себя. С тех пор она от него не отставала и в короткое время из робкой и боязливой так сделалась смела и спесива, что никто, кроме его, дотронуться до нее не мог: на всякого она огрызалась и кусала. Один раз случилось, что она во время вахт-парада, бегая за ним, не в пору залаяла, так что он, рассердясь на нее, закричал нам: „Возьмите ее от меня прочь!“ – Мы все кинулись на нее.
Она, по-видимому, устрашась гневного вида его, вместо чтоб по-прежнему ворчать и кусаться, повалилась на спину и смиренным маханием лапок словно как бы просила о пощаде. Она любила спектакли и ни одного из них не пропускала: сидела в партере на задних ногах и смотрела на игру актеров, как будто бы понимая их речи и действия. В день смерти императора, никуда прежде из дворца не отлучаясь, она вдруг пропала; и никто не знает, куда девалась» (Шишков. С. 40–41).
Алексей Песков. «Павел I».
* * *
Егор (Георг) Иванович Ботман.
«Конный портрет императора Павла I с сыновьями и палатином Венгерским Иосифом».
Конец XVIII - начало XIX вв.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
О личных собаках императора Павла I сведений не сохранилось. Скорее всего, он просто не посмел завести свою персональную собаку, опасаясь, что такое проявление личной воли вызовет недовольство его матери Екатерины Второй. Хотя собак Павел Петрович любил и сожалел об отсутствии «собственного верного пуделя». Он даже позволял бродячим собакам находиться впереди своей особы на вахт-парадах.
Благодаря Павлу I в России было положено начало прикладного собаководства. В 1797 году император подписал указ о покупке в Испании специально выведенных там пастушьих собак, чтобы оберегать отары тонкорунных овец, разводимых в степях Таврии, где бесчинствовали волки. Впрочем, выполнить высочайшее повеление удалось лишь при его сыне – императоре Александре I.
«Боги, люди, собаки». Санкт-Петербург, «Арка». 2010 год.
* * *
Мари-Луиз-Элизабет Виже-Лебрен.
«Портрет дочерей императора Павла I».
1796.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Между тем императорская семья переезжает в только что выстроенный, мрачный, как крепость, Михайловский замок. Штукатурка в залах еще не просохла. Несмотря на предостережения врачей, объяснявших вредность для здоровья сырых стен, покрытых негашеной известью, краской и лаком, Павел в восхищении от своей новой резиденции. Он приказывает разослать столичной знати три тысячи приглашений на празднество с ужином и балом-маскарадом в честь переселения. В замке зажжены тысячи восковых свечей, но сырость наполняет залы таким густым туманом, что их рыжеватое колеблющееся пламя лишь тускло мерцает в полумраке. Танцующие медленно двигаются в этой зыбкой мгле, и запотевшие зеркала бесконечно повторяют силуэты церемонно кланяющихся фантомов. Александр, окруженный хороводом этих призрачных видений, терзается зловещими предчувствиями. Ему кажется, что этим вечером вся Россия вовлечена в пляску смерти и будет кружиться до тех пор, пока ее не сметет ураганом…
Через несколько дней император вызывает Палена в Михайловский замок. Войдя в кабинет, Пален замечает, что у государя угрюмый вид. Павел предупрежден о заговоре против его особы. Вперив инквизиторский взгляд в губернатора Петербурга, он напрямик спрашивает, знает ли тот о заговоре, в котором замешаны члены императорской семьи. Не утратив присутствия духа, Пален разражается смехом и отвечает: «Да, Ваше Величество, знаю и держу все нити заговора в руках… Вам нечего бояться. Я за все отвечаю головой».
Наполовину успокоенный, Павел все же посылает фельдъегеря в Грузино с приказом недавно впавшему в немилость Аракчееву немедленно вернуться в Петербург. Он убежден, что Аракчеев предан ему до гробовой доски. До прибытия этого цербера он усиливает охрану замка. Удваивает число часовых. Отменяет все официальные приемы.
В огромных анфиладах замка гуляет ледяной ветер. Несмотря на огонь, постоянно поддерживаемый в печах и каминах, сырость разъедает стены. На бархатной обивке выступает плесень. Фрески покрываются трещинами. Воздух пропитан парами влаги, и, чтобы уберечься от вредных испарений, стены обшивают деревянными панелями, но сырость выступает сквозь щели.
Императорская семья живет замкнуто, в атмосфере печали и неуверенности. Императрица Мария Федоровна пишет своей конфидентке: «Наше существование безрадостно, потому что не радостен наш дорогой повелитель. Душа его страдает, и это подтачивает его силы; у него пропал аппетит, и улыбка редко появляется на его лице».
Весь Петербург точно оцепенел в зыбком ожидании, непрерывно моросящий дождь наполняет сердца унынием. «…и погода какая-то темная, нудная, – пишет в частном письме современник. – По неделям солнца не видно; не хочется из дому выйти, да и небезопасно… Кажется, и Бог от нас отступился».
Пален чувствует, что настал момент перейти к решительным действиям. Заговорщики назначают время переворота. Ночь с 11 на 12 марта кажется подходящей, так как в ночные часы охрану Михайловского замка будет нести третий батальон Семеновского полка, шефом которого является Александр. Он сам сообщил об этом Палену: не будучи прямо замешанным в заговоре, он желает, чтобы заговор удался. Всего несколько дней ожидания… Александр снедаем нетерпением и страхом. Он угадывает, что где-то за его спиной, в тени, происходят тайные собрания мятежных генералов, появляются и исчезают офицеры, разносящие последние инструкции в разные концы города, – угадывает всю эту подозрительную возню заговорщиков и наблюдает со смесью мстительной обиды и жалости за отцом, против которого копится втайне ненависть всей нации.
Воскресенье, 10 марта, заканчивается вечерним концертом. Царь слушает музыку рассеянно, несмотря на старания французской певицы мадам Шевалье, обладающей прекрасным голосом и приятной внешностью. Выйдя из концертного зала и направляясь в столовую, Павел останавливается перед женой и, скрестив руки на груди и насмешливо улыбаясь, в упор смотрит на нее. Он громко дышит, ноздри его раздуваются, зрачки суживаются, как всегда бывает с ним в минуты гнева. Затем с той же угрожающей гримасой на лице сверлит взглядом Александра и Константина. Наконец резко поворачивается к Палену и со зловещим видом что-то шепчет ему на ухо.
Ужин проходит в гробовом молчании. Павел едва прикасается к еде, бросая на всех подозрительные взгляды. После ужина члены семьи хотят, по русскому обычаю, поблагодарить его, но он отталкивает их и, саркастически усмехаясь, удаляется, ни с кем не простившись. Императрица заливается слезами. Сыновья ее утешают.
На следующий день, 11 марта, как и было условлено, третий батальон Семеновского полка, преданный заговорщикам, несет внешнюю охрану замка. Внутри дежурят солдаты Преображенского полка, а также гвардейцы. Павел, как обычно, присутствует на плац-параде и при разводе караула и бранит выправку солдат. По его приказу Пален вызывает офицеров гвардии и объявляет, что Его Величество недоволен их службой и рассчитывает, что они наведут наконец порядок, иначе он их сошлет туда, «куда ворон костей не заносил».
Вечером настроение Павла снова меняется. За ужином, на котором присутствуют 19 персон, Павел необычно весел и любезен. Он восторгается новым столовым сервизом, на тарелках которого изображены разные виды Михайловского замка, но замечает, что все зеркала испорчены. «Посмотри-ка, – обращается он к генералу Кутузову, – у меня точно шея свернута». Внезапно он бросает на старшего сына пронизывающий взгляд. Тот опускает голову. Зная, что предстоит этой ночью, Александр не в состоянии скрыть свою нервозность. Отец спрашивает по-французски: «Что с вами, сударь?» – «Ваше Величество, – едва слышно произносит Александр, – я не совсем хорошо себя чувствую». – «Надо полечиться, – ворчливо советует император, – нельзя запускать болезнь». И, когда Александр чихает в платок, добавляет: «За исполнение всех ваших желаний».
В половине десятого ужин заканчивается. Павел покидает столовую, ни с кем не простившись, и идет мимо стоящих на часах гвардейцев, замерших, точно статуи, у его личных покоев. Заметив полковника Н. А. Саблукова, командира эскадрона, несшего караул, он бросает ему по-французски: «Вы якобинец!» В замешательстве тот, не подумав, отвечает: «Да, Ваше Величество!» Павел раздраженно возражает: «Не вы, а ваш полк». Тогда Саблуков, овладев собой, поправляется: «Я – может быть, но полк – нет!» Император, облаченный в зеленый с красными отворотами мундир, стоит перед ним, выпятив грудь. Его плоское, как у калмыка, лицо под напудренными и заплетенными в косу волосами дышит недоверием. Он говорит уже по-русски: «А я лучше знаю. Сводить караул!» Саблуков командует: «Направо кругом, марш!» Когда тридцать человек караула, стуча каблуками по паркету, удаляются, император объявляет собеседнику, что приказывает вывести полк из города и расквартировать по деревням, а эскадрону Саблукова в виде особой милости разрешается стоять в Царском Селе. Потом, увидев двух лакеев, одетых в гусарскую форму, приказывает им стать на часах у двери его кабинета и идет в спальню. Его любимая собачка, тявкая, путается у него под ногами.
Тем же вечером, около одиннадцати часов, заговорщики группами направляются к генералу Талызину, занимающему роскошные апартаменты в казармах Преображенского полка, смежных с Зимним дворцом. В передней лакеи забирают у пришедших плащи и треуголки и приглашают подняться по парадной лестнице. Наверху, в гостиной, – настоящий смотр мундиров, перевязей, шпаг, орденских знаков. Представлены все полки столичного гарнизона – гренадеры, артиллеристы, моряки, конно-гвардейцы, кавалергарды, всего человек пятьдесят. Лица пылают не то от алкоголя, не то от патриотического воодушевления. Пьют шампанское, пунш и, не стесняясь в выражениях, издеваются над царем. Платон Зубов задает тон. Оба его брата, Николай и Валериан, вторят ему. Александр, уверяют они, готов принять корону, стоит только устранить его отца. Нужно отправиться к императору и потребовать отречения. По последним сведениям Аракчеев, которого Павел вызвал из ссылки как надежного защитника, задержан, по приказу Палена, у городской заставы при въезде в столицу. Двустворчатая дверь распахивается, и появляется сам Пален в парадном мундире с голубой лентой ордена Святого Андрея Первозванного через плечо. За ним входит высокий сухощавый генерал Беннигсен. Их почтительно окружают. Они выглядят собранными и решительными. «Мы здесь среди своих, господа, – говорит Пален, – мы понимаем друг друга. Готовы ли вы? Мы идем выпить шампанского за здоровье нового государя. Царствование Павла I кончилось. Нас ведет не дух мщения, нет! Мы хотим покончить с неслыханными унижениями и позором нашего отечества. Мы – древние римляне. Нам известен смысл мартовских ид… Все предосторожности приняты. Нас поддерживают два гвардейских полка и полк великого князя Александра». В этот момент кто-то полупьяным голосом выкрикивает: «А если тиран окажет сопротивление?» Пален невозмутимо отвечает: «Вы все знаете, господа: не разбив яиц, омлет не приготовить».
После этой речи Пален делит присутствующих офицеров на два отряда, командование первым принимает сам, командование вторым передает Беннигсену и Платону Зубову… Глубокая ночь. Редкие снежинки, медленно кружась, опускаются на город. В ночной тишине по проспекту, ведущему от Преображенских казарм к Михайловскому замку, бесшумно двигаются два батальона. Туда же со стороны Невского проспекта направляется батальон Семеновского полка. Солдаты не знают, куда и зачем их ведут, но они приучены не рассуждать, а слепо повиноваться. Однако эта ночная тревога вызывает у них смутное беспокойство. Колонна Преображенского полка во главе с Платоном Зубовым и Беннигсеном первая прибывает на место. Пален и его люди задерживаются. Может, губернатор Петербурга не рвется лично вмешаться в переворот и нарочно тянет время, надеясь сохранить руки чистыми? Как бы то ни было, ждать его нельзя. Отряды окружают замок. Братья Зубовы и Беннигсен в сопровождении офицеров приближаются к боковому подъемному мосту и называют часовому пароль. Подъемный мост опускается. Заговорщики крадучись пробираются в замок через черный ход, молча поднимаются по узкой винтовой лестнице и проникают в караульное помещение, ведущее в апартаменты императора. Вместо караула гвардейцев, отосланных Павлом несколько часов назад, здесь только два дремлющих лакея. Один из них, разбуженный шумом, издает крик и, получив удар саблей по голове, падает, обливаясь кровью; другой, перепугавшись, спасается бегством. Путь свободен.
Но большинство офицеров, внезапно протрезвев при мысли о кощунстве, которое они вот-вот могут совершить, разбегаются. Всего человек десять врываются вслед за братьями Зубовыми и Беннигсеном в царскую спальню. Свеча слабо освещает огромные картины в золоченых рамах, гобелены, подаренные Людовиком XVI, узкую походную кровать. Кровать пуста. Без сомнения, император, услышав возглас лакея, бежал через другую дверь. Взбешенный Платон Зубов выкрикивает: «Птичка улетела!» Беннигсен невозмутимо щупает простыни и заключает: «Гнездо теплое, птичка недалеко». Офицеры шарят по углам. Их длинные изломанные тени мечутся по стенам и потолку. Вдруг Беннигсен замечает голые ноги, торчащие из-под испанской ширмы, загораживающей камин. С обнаженной шпагой в руке он бросается туда, отталкивает тонкий экран и обнаруживает императора. Павел стоит перед ним в белой рубахе и ночном колпаке с перекошенным от ужаса лицом, с блуждающим взглядом. Теснимый увешанными орденами гвардейцами, он прерывающимся от страха голосом спрашивает: «Что вам надо? Что вы здесь делаете?» – «Государь, вы арестованы», – отвечает Беннигсен. Павел пытается дать отпор этой пьяной банде: «Арестован? Что значит – арестован?» – вопит он. Платон Зубов прерывает его: «Мы пришли от имени отечества просить Ваше Величество отречься. Безопасность Вашей особы и соответствующее вам содержание гарантируются вашим сыном и государством». Беннигсен добавляет: «Ваше Величество не может и далее управлять миллионами подданных. Вы делаете их несчастными. Вы должны отречься. На вашу жизнь никто посягнуть не осмелится: я буду охранять особу Вашего Величества. Подпишите немедленно акт отречения». Императора подталкивают к столу, один из офицеров развертывает перед ним документ об отречении, другой протягивает перо. Павел артачится. Подавив страх, он визжит: «Нет, нет, не подпишу». Вне себя Платон Зубов и Беннигсен выходят из спальни, может быть, на поиски Палена, который один только способен сломить упорство монарха. В их отсутствие из прихожей доносится нестройный шум. Кто пришел: новые заговорщики или сторонники императора? Нельзя терять ни минуты! Офицеры, оставшиеся в комнате, торопят Павла принять решение. Сгрудившись вокруг него, они жестикулируют, кричат, угрожают. И чем наглее их тон, тем упрямее становится Павел, жалкий и нелепый в ночном белье. Во время свалки ночник опрокидывается и гаснет. В полумраке трудно различить лица. Кто первым поднял руку на императора? Не гигант ли Николай Зубов? Брошенная сильной рукой массивная золотая табакерка ударяет Павла в висок. Он падает, и вся шайка заговорщиков, дрожащих от страха и ненависти, набрасывается на него. Он отбивается, громко крича. Тогда кто-то из офицеров хватает шарф, накидывает на шею Павла и душит его. Полузадохнувшийся Павел замечает среди убийц юношу в красном гвардейском мундире. Он принимает его за своего сына Константина и умоляет в предсмертном хрипе: «Помилуйте, Ваше Высочество, помилуйте! Воздуху, воздуху!» Несколько мгновений спустя возвращается Беннигсен и видит у ног сбившихся в кучку офицеров обезображенный труп Павла в окровавленной белой рубашке. Вслед за ним прибывает Пален и убеждается: свершилось. Все произошло так, как он предвидел. Промедлив, он избежал прямого участия в убийстве.
Женщина с разметавшимися волосами бросается в комнату Павла. Это императрица Мария Федоровна. Она слышала шум борьбы. Она хочет все знать. Она громко зовет: «Паульхен, Паульхен!» Стража, спешно посланная Беннигсеном, скрестив штыки, преграждает ей дорогу. Она бросается на колени перед офицером и умоляет его позволить ей увидеть мужа. Он не пускает ее: там торопливо приводят в порядок тело, стараясь скрыть, насколько возможно, следы насильственной смерти.
Тем временем Александр, укрывшись в своих апартаментах на первом этаже, ни жив ни мертв ждет развития событий. Он не смыкает глаз всю ночь и, готовый к любой неожиданности, не снимает мундира. Напряженно прислушиваясь, он слышит наверху, над собой, топот сапог, крики. Потом шум стихает. Что произошло? Подписал ли отец отречение? Уехал ли уже в Гатчину или в какую-нибудь другую свою загородную резиденцию?.. Жив ли он? Раздавленный угрызениями, он сидит рядом с женой, прижавшись к ней и пряча лицо, он ищет у нее утешения и не находит его. В этой позе застает его Пален, когда входит, чтобы сообщить страшную новость. После первых же его слов Александр, пораженный ужасом, разражается рыданиями. Он не хотел кровопролития. И тем не менее он виновен: другие лишь осуществили то, на что он втайне надеялся. Отныне и навечно на нем несмываемое клеймо. Безвинный преступник. Отцеубийца с чистыми руками. Худший из людей. Александр судорожно рыдает, а Пален невозмутимо наблюдает за ним и задается вопросом: не совершил ли он ошибку, все поставив на это ничтожество? Наконец со своего рода пренебрежительным состраданием губернатор Петербурга тоном строгого ментора произносит: «Перестаньте ребячиться. Ступайте царствовать. Покажитесь гвардии». Елизавета умоляет Александра взять себя в руки. По мнению всех очевидцев, в этот час тяжких испытаний Елизавета выказывает столько же мужества, сколько Александр малодушия. «Все происходило как во сне, – напишет она позже матери. – Я просила советов, я заговаривала с людьми, с которыми никогда не говорила раньше и с которыми, может быть, никогда больше не буду разговаривать, я заклинала императрицу успокоиться, я делала тысячу вещей сразу, принимала тысячу разных решений. Никогда не забыть мне эту ночь».
С трудом поднявшись, Александр следует за Паленом во внутренний двор Михайловского замка, где выстроены отряды, охранявшие ночью императорское жилище. Мертвенно-бледный, едва передвигая ноги, он старается держаться прямо перед построенными в шеренгу солдатами, выкрикивающими приветствия. Пален, Беннигсен, Зубовы окружают его. Его сообщники. И он еще должен быть им благодарным! Преодолевая отвращение, горе, изнеможение, он восклицает дрожащим от слез голосом: «Батюшка скоропостижно скончался апоплексическим ударом. Все при мне будет, как при бабушке, императрице Екатерине». Ему отвечает громкое «Ура!». «Может быть, все к лучшему», – успокаивает себя Александр, в то время как офицеры, умертвившие его отца, поздравляют его. Позже он принимает поздравления Константина, грубый и необузданный, тот рад воцарению старшего брата. Одна только императрица Мария Федоровна искренне оплакивает кончину всем ненавистного монарха.
Анри Труайя. «Александр I. Северный сфинкс».
* * *
Екатерина Михайловна Арсеньева (?)
«Портрет великой княжны Александры Павловны (1783-1801), дочери императора Павла I».
1803.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
В ночь с 11 на 12 марта привели один или два батальона Преображенского полка, разместив их во дворе и вокруг дворца. Во главе гвардейцев был Талызин. Солдатам сказали, что жизнь императора в опасности и они идут спасать его. Пален остался с ними, а Бенигсен, Зубовы, Казаринов, Скарятин, Уваров, князь Волконский и три гвардейских офицера поднялись в покои императора, который спал в тот момент, когда они входили. Один из гусаров несчастного императора их остановил. Уваров и Волконский стали его бить; Уваров ударил саблей по голове и заставил дать дорогу. Гусар закричал:
- Спасайтесь, государь!
Убийцы вошли. Император, разбуженный криком гусара, вскочил с кровати и спрятался за экран. Они было испугались, думая, что он сбежал, но вскоре нашли его, и Бенигсен заговорил первый, объяснив, что они пришли прочесть ему акт об отрешении его от престола. Император, увидев князя Зубова* (* Государь сравнительно незадолго перед этим осыпал их милостями, и в особенности накануне.), сказал:
- И вы тоже здесь, князь?
Николай Зубов, пьяный и нахальный, сказал:
- Чего тут церемониться? Давайте к делу.
Он бросился на императора. Тот хотел бежать в дверь, ведущую в покои императрицы, но, к несчастью, она оказалась заперта, и он не смог уйти* (* У императора была привычка заставлять каждый вечер мебелью дверь, выходившую в покои императрицы, из боязни, что она к нему неожиданно войдет.). Николай Зубов толкнул его. Император упал, ударившись виском об угол стола, и лишился чувств. Убийцы овладели им. Скарятин снял с себя шарф и задушил его. Потом его положили на постель. Бенигсен и кто-то еще остались стеречь его, а другие пошли предупредить Палена, что все кончено.
Пален послал известить великого князя Александра, что он объявлен императором и должен показаться войскам. Приказали солдатам кричать "ура" их новому государю. Они спросили, где их отец? Им опять приказали кричать "ура"; они повиновались, с отчаянием, что их обманули.
В. Н. Головина. «Записки».
* * *
Владимир Лукич Боровиковский.
«Портрет великой княжны Елены Павловны (1784-1803), дочери императора Павла I».
До 1799.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
«Что я сделал?» – таковые были последние слова Павла, по воспоминанию одного из его убийц (Беннигсен. С. 120).
Алексей Песков. «Павел I».
* * *
К. Новосильцов.
«Портрет великой княжны Екатерины Павловны (1788-1819), дочери императора Павла I».
Около 1809-1812.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Джакомо Кваренги.
«Мальтийская капелла в Санкт-Петербурге. Продольный разрез по главной оси с изображением катафалка Императора Павла I.».
Между 1798-1800.
Клубок из нескольких сюжетов истории, туго связанный единством времени, неслышно катился далее — до Петербурга. Павел I напрасно окопал Михайловский замок глубокими рвами, напрасно расставил у дверей верные караулы, напрасно не защелкнул в спальне «французский» замок с пистолетом, вовремя стреляющий и зажигающий свечи...
В ночь с 11 на 12 марта 1801 года, играя в карты у княгини Белосельской-Белозерской, старый сенатор Алексеев мельком глянул на часы и сказал партнерам:
- У меня пики! Кто сдает, господа? Вы, князь?.. Кажетея, сейчас наш курносый чувствует, себя не в своей тарелке...
Осыпанная бриллиантами табакерка в могучем кулаке графа Николая Зубова, обрушенная на висок императора, и прочный шарф поэта-сатирика Сергея Марина, затянутый на шее императора, мигом разрешили все мучительные вопросы внутренней и внешней политики. Мальта перемешалась с обломками постельной ширмы, а проекты завоевания Индии растеклись в луже из опрокинутого ночного горшка...
Сенатор Алексеев снова глянул на часы.
- Я пас, мадам! - сказал он очаровательной хозяйке. - У кого пики? Поздравляю всех с новым императором — его молодым величеством Александром Павловичем...
На столе Павла был найден черновик его планов о дальнейшем развитии франко-русского альянса: «Склонить Бонапарта к принятию им королевского титула, даже с престолонаследованием в его семействе. Такое решение с его стороны я почитаю единственным средством... изменить революционные начала, вооружившие против Франции всю Европу». Павел не был глупцом: из его планов видно, что он уже разгадал самые тайные вожделения гражданина первого консула...
Но и Бонапарт разгадал, кто убил его союзника:
- Эти проклятые, бессовестные англичане! Они промахнулись по мне на улице Сен-Никез, но они попали прямо в мое сердце... там, в Михайловском замке Петербурга...
Парижская газета «Монитер», отлично осведомленная, спрашивала читателей: разве случайно убийство Павла I совпало по времени с заходом в русские воды эскадры Нельсона; разве не подозрительно, что при известии о гибели царя весь Лондон пришел в движение, устроив праздничное гулянье на улицах, а в парламенте открыто вещали, что теперь Англия спасена? Убийством русского императора милорды выдали перед миром свой главный страх - боязнь потерять Индию..
Валентин Пикуль. Каждому своё.
* * *
Джакомо Кваренги (?)
«Прощание с телом императора Павла I (?) в окружении почетного караула».
1801.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Теперь вернемся опять к телу этого несчастного государя.
Оно выставлено было, согласно церемониалу, в Михайловском замке. Через две недели в крепости состоялось погребение. Павла I похоронили возле его предков. Весь двор следовал пешком за погребальным шествием, так же как и царская фамилия, за исключением двух императриц. Императрица Елисавета была больна. Регалии несли на подушках. На графа Румянцева, впоследствии канцлера, а в то время гофмейстера, возложена была обязанность нести скипетр. Он уронил его и заметил это, только пройдя двадцать шагов. Это приключение подало повод ко множеству суеверных толкований.
В. Н. Головина. «Записки».
* * *
Неизвестный художник.
«Портрет экипажмейстера императора Павла I».
1800-е.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Плакаты, развешанные на улицах, извещают жителей Петербурга о кончине Павла I «от апоплексического удара» и смене царствования. Подобная причина смерти так часто фигурировала в мартирологе дома Романовых (в недавнем прошлом она скрыла убийство Петра III), что Талейран, узнав новость, замечает: «Русским пора выдумать какую-нибудь другую болезнь для объяснения смерти своих императоров». Вся Россия вздыхает с облегчением, и, несмотря на официальный траур, народ бурно выражает кощунственную радость.
Анри Труайя. «Александр I. Северный сфинкс».
* * *
Л. К. Абрамов.
«Вид Гатчинского дворца с памятником Павлу I во время пожара 26.01.44 года.
1947.
Государственный музей-заповедник «Гатчина».
Впрочем, говорят, «после трагической кончины Павла распространилась молва, что императора Павла удавили генералы да господа за его справедливость и за сочувствие простому народу, что он – мученик, „святой“; молитва на его могиле <в Петропавловском соборе> – спасительна: она помогает при неудачах по службе, когда обходят назначениями, повышениями и наградами, в судебных делах, помогая каждому добиться правды в судах, – в неудачной любви и несчастливой семейной жизни» (Клочков. С. 583).
Алексей Песков. «Павел I».
* * *
Медальон с портретом императора Павла I.
1798-1801.
Императорский форфоровый завод.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
От Россет слышал Пушкин, как в ночь убийства Павла I в Петербурге было такое ликованье, что в городе не осталось ни одной бутылки шампанского. Все было роспито.
Ариадна Тыркова-Вильямс. «Жизнь Пушкина». Том второй. 1824-1837.
* * *
Медальон с портретом Павла I.
XIX век.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
В кабинете императора Павла Первого висели очень старинные английские часы. На циферблате их стрелки обозначали час, минуту, секунду, год, фазу луны, месяц и даже затмение солнца. Часы отличались отчетливым ходом, были мировой редкостью. Но однажды государь император опоздал на вахтпарад, на часы разгневался и отправил на гауптвахту. Вскоре после этого государь был задушен. Дать распоряжение о возвращении часов позабыли, и часы остались на гауптвахте под вечным арестом.
«Русский исторический анекдот».
* * *
«Портрет Павла I».
1799.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Князь Ф. Н. Голицын, в царствование Екатерины игравший не последнюю роль, написал потом: «Но подобно, как человеческое тело имеет свою юность, зрелость, где все силы его и бодрость находятся в лучшем состоянии, а при старости начнет приходить в слабость; равно и государства, возвышаясь постепенно, находят, наконец, предел и с той точки уже начинают расстраиваться, ослабевать и к падению склоняться. Царствование Екатерины мнится, было высшей степенью славы России. Счастливым я себя поставляю, что жил в ее время и ей служил, и был очевидцем всей величественности и уважения, до которого достигло мое любимое Отечество».
Размышляя над этими строчками, я вдруг понял, что князь был абсолютно прав! Время Екатерины и в самом деле с полным на то правом может считаться самым славным временем России.
Павел I задумал массу серьезных, толковых преобразований, но мало что успел осуществить. Александр I страну, мягко скажем, не возвысил и к благоденствию не привел – и, перед тем как все же разбить Наполеона (совершив абсолютно не нужный России марш аж до Парижа), пережил позор отступления и гибели Москвы в огне. Николай I добился немалых успехов, олицетворяя тот же просвещенный абсолютизм, что и Екатерина – но под конец своего царствования допустил серьезные просчеты, вылившиеся в крымский позор. Александр II и новые территории присоединял, но особой пользы от этого страна не получила (что до Аляски, то ее самым идиотским образом навязали американцам, которые, в общем-то, и не выказывали особого желания покупать, так что пришлось раздать немалые взятки тамошним власть имущим). И войны выигрывал – но потом его неуклюжие дипломаты во главе с бездарностью Горчаковым так и не смогли превратить военные победы в политические выгоды. Царствование Александра III, если по совести, было не более чем консервацией определенного жизненного уклада. Николай II... Об этом ублюдке я писал много и аргументировано, так что возвращаться лишний раз нет совершенно никакой охоты.
Как ни крути, но выходит, что Голицын прав – более славного времени, чем «век золотой Екатерины» уже не было, и я в том отныне убежден целиком и полностью.
Александр Бушков. «Екатерина II: алмазная золушка”.
* * *
Бюст императора Павла I на подставке.
Вторая половина XIX века.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Художник Фердинанд де Мейс.
Веер складной с росписью и одой в честь вступления на престол императора Павла I.
1797.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Табакерка с портретами Павла I, Александра I, и Николая I.
1820-е.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Карл Александрович Леберехт.
Табакерка с портретом Павла I.
Первая четверть XIX века.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Карл Александрович Леберехт.
Медальон «Портрет Павла I».
Конец 1790-х.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Чашка с блюдцем с портретом императора Павла I.
1855-1881.
Императорский фарфоровый завод.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
