- 2 -

Император Павел I

в изобразительном искусстве и литературе

 

Г. Шварц.
«Парад при Павле I в Гатчине».
1847.
Государственный музей-заповедник «Гатчина».

Павел между тем изнывал от нетерпения, жаждая кипучей государственной деятельности и большой власти. Жене он жаловался:

– Ну что мне этот Павловск, строенный близ большой дороги, по соседству с резиденцией матери! Ах, как бы я хотел укрыться подальше от нее – за лесами, за болотами…

По чину генерал-адмирала цесаревич имел лишь две караульные команды, набранные из морской пехоты Балтийского флота. Муштруя их с тростью в руках на своем дворе, Павел не испытывал удовольствия, раздражался:

– Если б у меня было много денег, я бы оставил этих чурбанов в покое и закупил солдат в германских княжествах. Что взять с этих русских? А наемники служат отлично…

Наконец-то, после рождения дочери Александры, он получил в подарок от матери Гатчину, выкупленную ею у братьев Орловых. Тихие озера, вокруг тишина и безлюдье.

– Как раз то, что надо! – обрадовался цесаревич…

Из караульных команд он образовал здесь батальон в 80 человек. «Мунстр» по всем правилам прусской науки производили поручик Мей и капитан Штейнвейер – экзерцирмейстеры! Откуда они взялись на святой Руси, теперь сам черт не разберет. Но явились в Гатчине, будто из-под земли. Зато и мунстровали исправно. Так зарождалась будущая «Гатчинская» армия… Мужики из окрестных деревень почему-то прозвали Павла «гузноблудом». Мнение очень несправедливое, ибо в этих делах Павел не пытался подражать своему учителю – Фридриху Великому. Напротив, цесаревич всегда оставался человеком высокой нравственности, со здоровыми вкусами, хороший супруг и примерный отец…

Валентин Пикуль. «Фаворит».

* * *

 

Г. Шварц
«Манёвры в окрестностях Гатчины при Павле I».
1849.
Государственный музей-заповедник «Гатчина».

Среди офицеров столичной гвардии тоже нашлись охотники до нового, «мужского» правления. Панин желал ограничить русское самодержавие олигархией аристократической, и в этом духе была сочинена им «конституция», которую Павел и заверил своей подписью, согласный ради короны поступиться даже некоторыми правами монарха. Но больше всего в этой истории Екатерину возмутило вмешательство в придворные дела юной невестки… «Кем быть?»

Поздним вечером, будучи одна, Екатерина грелась у камина. Позвонила – пусть явится наследник. Когда сын пришел, она великолепно разыграла роль разъяренной мегеры, даже обычная кочерга в ее руках показалась Павлу грозным оружием.

Последние слова матери были разящими:

– Помните! Тем, что вы живете в моем дворце и обладаете правами наследника престола, вы обязаны исключительно моему молчанию о вашем происхождении. Но стоит мне однажды раскрыть рот и объявить истину, как вас никогда здесь не станет, и где вы после этого окажетесь – этого не знаю даже я!

Павел в ужасе побежал к себе в комнаты, своими руками вынес для матери полный список участников заговора.

Екатерина блистательно довела эту сцену до финала.

Даже не глянув в список (ей давно все было известно), она швырнула бумагу в пламя камина и помешала кочергой.

– Я не желаю знать этих глупцов! – сказала она. – А ты передай своей жене, что Натальей Первой и Великой ей не бывать… Вряд ли что из нее получится, если до сих пор она не в силах произнести простейшее русское: здрасьте и до свиданья!

Конечно, Екатерина могла бы сказать и гораздо больше, но решила пощадить свое исчадье ада… «Это потом – не сейчас».

Валентин Пикуль. «Фаворит».

* * *

 

Елена Доведова.
«Павел в Гатчине».

1794. Май – октябрь. Павловское – Гатчина. «Великий князь кругом видит отростки революции. Везде он обнаруживает якобинцев, и недавно четыре несчастных офицера из его баталионов попали под арест за слишком короткие косички, – важная причина заподозрить в них наклонность к мятежу <…>. – Голова его переполнена призраками, он пребывает в неизменно дурном настроении и окружен людьми, честнейшего из которых можно колесовать без суда и следствия» (Ростопчин. С. 93).

Алексей Песков. «Павел I».

* * *

Екатерина спешно велела закладывать кареты:

– Если мой сыночек думает, что можно по пустякам рубить людям головы, то после моей смерти он недолго процарствует и его же голова скатится в мой гроб… Это уж так! Едем отсюда…

Валентин Пикуль. «Фаворит».

* * *

 

Эдуард Петрович Гау.
«Гатчина. Верхняя Тронная императора Павла I.».
1878.

Теперь, более чем когда-либо, одряхлевшая, пресыщенная Екатерина намерена обнародовать манифест, объявляющий Александра наследником престола. Она велит порыться в архивах и найти подтверждение закона Петра Великого о престолонаследии, чтобы, опираясь на этот закон, отстранить от трона прямого наследника и назначить преемника по своему выбору. Вместе с вице-канцлером Безбородко она составляет акт, согласно которому Павел лишается короны в пользу Александра. Документ, запертый в шкатулку, будет обнародован 24 ноября, в день Святой Екатерины. До этого императрица собирается урегулировать несколько других важных вопросов. Кампания, которую она неосмотрительно, послушавшись совета Зубова, развязала против Персии, провалилась, русские войска оказались запертыми в Баку; зато она очень рассчитывает на благоприятные последствия брака между своей тринадцатилетней внучкой Александрой и восемнадцатилетним королем Швеции Густавом IV. Это правильный политический шаг, который положил бы конец войнам и разного рода трудностям в отношениях между двумя странами. Платону Зубову поручено убедить двор Стокгольма пойти на этот союз, не настаивая на перемене великой княжной вероисповедания. Зубов наталкивается на нерешительность своих шведских собеседников. Тем не менее 11 сентября 1796 года в Петербурге празднуют обручение. В тронном зале вокруг Екатерины собрались высшие сановники империи и представители иностранных государств. Ждут выхода жениха, а он в соседней комнате все еще спорит с Платоном Зубовым об условиях брачного контракта. Справа от императрицы стоит великий князь Павел, пока еще официальный наследник престола, слева – Александр, который станет наследником, как только будет опубликован манифест; у ног Екатерины на табурете сидит юная невеста, великая княжна Александра, с тревогой ждущая исхода дела. Наконец появляется бледный Платон Зубов, один, без короля, подходит к императрице и шепчет ей на ухо, что переговоры прерваны: Густав IV отказывается подписать контракт и возвращается в Швецию. Потрясенная таким неслыханным унижением, Екатерина чувствует, что ее старое сердце вот-вот остановится. Едва слышно она объявляет, что Его Величество Густав IV нездоров и обручение откладывается. Потом с трудом поднимается, медленно, опираясь на руку Александра, проходит между окаменевшими от изумления придворными и покидает зал. Инстинктивно она ищет поддержки у внука, а не у сына. Собравшиеся это замечают. Всем видится нечто символичное в этой паре – старуха и юноша: молодая Россия приходит на выручку России уходящей, будущее воздает почет прошлому и охраняет его.

Александр сознает, что для бабушки он – залог будущего России. А Екатерина считает дни, оставшиеся до рокового 24 ноября, когда она объявит наконец свою волю. Однако утром 4 ноября слуги находят ее в гардеробной, лежащей на полу без сознания. Апоплексический удар. Врачи не верят в благополучный исход и предупреждают, что фатальный конец близок. Посылают за Александром. Он, как обычно, на прогулке вместе с Константином. Возвратившись во дворец, Александр притворяется безутешным, не испытывая в душе никакого сострадания к шестидесятисемилетней старухе, познавшей все обольщения мирской славы, а теперь тщетно боровшейся, мечась в кровати, с застилающей ее сознание пеленой. Наблюдавшей за поведением молодого человека графине Головиной даже показалось, что он афишировал «до неприличия радость не повиноваться больше деспотичной старухе». В действительности же Александр стоит перед трудно разрешимой дилеммой. Давно зная, что императрица прочит его в наследники, он может обнародовать пресловутый манифест и взойти на трон вместо Павла. Но если при жизни Екатерины он позволял считать себя наследником, то ему претит претендовать на трон после ее смерти. В первом случае он бы повиновался чужой воле, во втором ему придется действовать самостоятельно. В первом случае его защищал авторитет бабушки, во втором на него обрушилась бы ярость Павла.

У него не хватает мужества открыто пойти против отца, давшего ему жизнь. Он предпочитает плыть по течению. Дабы продемонстрировать покорность духу Гатчины, он облачается в прусский мундир, в котором при жизни Екатерины никто не дерзал появляться в залах императорского дворца, и в нем встречает великого князя Павла. Так же поступает и Константин. Прибыв к постели умирающей матери, Павел приятно поражен, увидев, что оба его сына одеты в гатчинские мундиры, напомажены и напудрены, как достойные солдаты Фридриха Великого. Павел понимает: Александр не намерен воспользоваться своим правом на корону. Екатерина в беспамятстве хрипит в своей постели, а Павел вместе с Безбородко устремляется в кабинет императрицы, роется в ее бумагах, находит манифест и бросает его в огонь. Место свободно. Ничто более не препятствует Павлу, тридцать четыре года ожидавшему этой минуты, стать императором всея Руси.

Анри Труайя. «Александр I. Северный сфинкс».

* * *

 

Эдуард Петрович Гау.
«Гатчина. Нижняя тронная Павла I.».
1877.

Коронационная церемония совершилась пятого апреля, в день Светлого Христова Воскресенья, в Успенском соборе. Посередине храма, напротив алтаря, устроили помост, на котором возвышался императорский трон, а в стороне -- на небольшом от него расстоянии -- был трон императрицы. Справа и слева устроили места для императорской семьи, а вокруг ступени для публики. Павел сам возложил на себя корону, потом короновал императрицу, сняв с себя венец и дотронувшись им до головы своей супруги, на которую тотчас же надели малую корону. После обедни, причастия, миропомазания и молебна император велел прочесть вслух с того возвышения, на котором находился его трон, составленное по его повелению учреждение об императорской фамилии. Этим актом государь установил порядок престолонаследия, из которого исключил лиц женского пола, допуская их к наследованию лишь по пресечении мужской линии. Он предусмотрел в акте случай несовершеннолетия наследника престола, определил положение вдовствующих императриц и великих княгинь, со всеми преимуществами, приличествующими их сану, но и с некоторыми ограничениями. По прочтении акт был положен на престоле в алтаре собора.

В. Н. Головина. «Записки».

* * *

 

Эдуард Петрович Гау.
«Гатчина. Туалетная императора Павла I.».
1877.

 

Чарльз Камерон.
«Спальня Павла Петровича и Марии Федоровны».
Поперечный разрез. Стена с окнами.
Начало 1780-х.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.

По воцарении Императора Павла к Безбородко пришли спросить, можно ли пропустить иностранные газеты, где, между прочими рассуждениями, помещено было выражение: «Проснись, Павел!»

- Пустое пишут, - отвечал Безбородко. - уже так проснулся, что и нам никому спать не даст!

«Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий»

* * *

 

Ш. де Шамиссо.
«Портрет Павла I».

Явился Новый год нам в мире, Взвился отеческий орел, И Павел в блещущей порфире Восшел на царственный престол! Се корень отрасли Петрова Восколебет вселенну снова, Свершащи громкий подвиг свой! Покров мой, щит мой и отрада, Блаженство сел, градов ограда, О Павел! Ты наш бог земной! Г. Державин. * * *

Хотя у Павла имелись все данные, чтобы быть великим государем и одним из самых обаятельных людей в империи, он достигал только того, что возбуждал страх и заставлял всех сторониться себя. Если в молодости путешествия, светские удовольствия и масса приятных мелочей еще помогали ему забывать ту незавидную роль, которую ему приходилось играть из-за своего ничтожного политического значения, то с годами он стал чувствовать ее сильнее. Он обладал пылкой душой, деятельным умом, но его характер, от природы впечатлительный и вспыльчивый, из-за бездеятельности мало-помалу ожесточился, сделался подозрительным, суровым и мелочным. Почти совершенно уединившись, Павел проводил при дворе своей матери только три зимних месяца, а остальное время жил в Павловске или в Гатчине, в своих загородных дворцах. Из морских батальонов, которые были под главным его начальством как генерал-адмирала, он создал себе пехоту и обучил ее по прусскому образцу. Во всех местах, находившихся в его ведении, Павел ввел не только среди военных, но и среди придворных самую суровую дисциплину: опоздание на одну минуту наказывалось арестом, а большая или меньшая тщательность в прическе мужчин часто служила поводом к их изгнанию или к фавору. Представляться ему нужно было не иначе как в костюме времен Петра III. Те, к кому благоволила императрица, не пользовались расположением великого князя. Из-за этого Павла избегали, насколько то допускал его сан. В те времена, впрочем, боялись лишь его вспышек и выговоров, когда же он взошел на престол, то все, у кого не было особенной причины рассчитывать на его милость, ожидали для себя лишь самого худшего. Он часто чувствовал отвращение к человеку без всякого видимого повода, но выказывал это лишь при случае, так что подобную немилость часто приписывали одному только капризу.

   Хотя он и выражал по отношению к своей матери, иногда неосновательно, чувство отчуждения, но, увидев ее распростертой без движения, не смог удержаться от слез. Однако его несчастный характер обнаружился уже через несколько минут. Первые должности при дворе, как по мановению волшебного жезла, оказались замещенными новыми лицами. Все, что в течение 34 лет делало столь славным царствование Екатерины II, рухнуло безвозвратно. Князь Барятинский, гофмаршал двора, был сослан как один из содействовавших смерти Петра III. Граф Алексей Орлов дрожал, как преступник, но опала его ограничилась лишь высылкой спустя некоторое время.

В. Н. Головина. «Записки».

* * *

 

Кристоф Мельхиор Рот.
«Посвящение Павла I в гроссмейтеры Мальтийского ордена».
1799.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.

Когда точно и где Павел был принят в масонскую ложу и в какую именно – неизвестно. «Для ясного, удовлетворительного разрешения этого вопроса собрано слишком мало фактического материала, и, быть может, он никогда не будет собран в достаточном количестве. Не говоря уже о тайне, которою масоны вообще старались облечь свою организацию и свою деятельность, масса документов об отношениях Павла к масонству была своевременно уничтожена заинтересованными лицами, в том числе самим Павлом, когда он охладел к масонству, заметив, что „орден свободных каменщиков“ не совместим с излюбленным им идеалом полицейского государства» (Шумигорский 1915. С. 135–136). – Страсть к масонству в России появилась в 60—80-е гг. XVIII века, когда авторитет православной церкви слишком упал в глазах первого поколения европейски образованных столичных дворян и когда само это поколение стало на путь своего превращения в самостоятельное духовное сословие. Каждый, считавший себя мыслящим существом, вступал в масонскую ложу. Масонами были Никита Иванович Панин, его брат Петр Иванович, князь Николай Васильевич Репнин, друг детских игр и душа молодости Павла – князь Александр Куракин, постоянный член свиты Павла – Сергей Иванович Плещеев и проч., и проч., и проч. Цель масонства – искание истины; смысл масонства – самоусовершенствование каждого и всех, вступающих в ложу. Масон – каменщик, строящий здание духовной жизни и возвышающийся с каждым новым духовным кирпичом над жизнью мирской. Масонские правила – это формулы смысла жизни для тех, кто считает себя обязанным жить честно и справедливо, по совести (так сам Павел объяснял смысл своей жизни словами призрака Петра I): «<…> быть людьми добрыми и верными, или людьми чести и честности <…>. Через это масонство становится средоточием соединения и средством основать верную дружбу между людьми, которые без того должны были бы остаться в постоянном разъединении» (Цит. по:Пыпин А. Н. Русское масонство. XVIII и первая четверть XIX в. СПб., 1916. С. 19–20). Плюс мистический ритуал с использованием семиотических эквивалентов абстрактных категорий: отвес – символ равенства, наугольник – символ закона и проч. Плюс отсутствие великого мастера – начальника над всеми масонскими ложами – в России. Плюс сначала насмешки Екатерины над тем, что вроде бы разумные люди всерьез занимаются средневековыми забавами, а потом подозрение Екатерины о том, что тайности противонелепых игр могут заключать угрозу ея безопасности. Плюс было кому подражать – масоном был шведский король Густав Третий, масонами были германские принцы – Гессен-Кассельский, например, или герцог Брауншвейгский, масоном был наследник прусского престола, а после смерти великого Фридриха король Пруссии – заочный друг Павла Фридрих Вильгельм. – Все сие в сумме дает однозначный результат: Павел не мог не хотеть вступить в масонскую ложу. – На допросах по делу Новикова один из масонов новиковского круга – князь Трубецкой – проговорился о том, что московские мартинисты хотели сделать Павла своим великим мастером и что он лично, Трубецкой, уверен, что Павел принят в ложу во время визита в Европу. Вероятнее, что Павел ко времени своего заграничного путешествия, т. е. к 1781 году уже был принят; косвенное тому подтверждение – замысел отправиться в европейский вояж через Москву: здесь, в Москве, Павел мог бы встретиться с мартинистами и взять от них какие-либо масонские документы для передачи европейским братьям. Вряд ли то могли быть документы политического толка – московские масоны, судя по их поведению и, самое главное, судя по нравственным мнениям и оступкам их главных действующих лиц (Новиков, Шварц, Ив. Вл. Лопухин), составляли не политическую, а моральную оппозицию правительству Екатерины, и самое большее, на что были пригодны политически, – это снискивать расположение своего будущего царя. «Под именем истинного масонства, – говорил Новиков на допросах 1792 года, – разумели мы то, которое ведет посредством самопознания и просвещения к нравственному исправлению кратчайшим путем по стезям христианского нравоучения <…>. Всякое масонство, имеющее политические виды, есть ложное; и ежели ты приметишь хотя тень политических видов, связей и растверживания слов равенства и вольности, то почитай его ложным» (Процесс Новикова. С. 425). – Мы этим его оправданиям верим и посему полагаем, что если и были какие-то бумаги, которые Павел мог бы передать от московских мартинистов к их заграничным братьям, – так это, по видимости, бумаги, касающиеся расширения прав русских масонов в сторону большей независимости здешних лож от лож западных. – «В записке Особой канцелярии министерства полиции, приводимой М. И. Семевским <…>, указывается, что цесаревич Павел Петрович был келейно принят в масоны сенатором И. П. Елагиным в собственном его доме, в присутствии графа Панина (Минувшие годы. 1907. II. С. 71). Это известие кажется нам самым правдоподобным среди других версий о вступлении Павла Петровича в масонское братство уже потому, что вступление это действительно произошло и должно было произойти в тайне и не за границей, а именно в России, среди русских людей, чем устранялось всякое толкование об иностранных влияниях. Вероятнее всего также, что событие это совершилось <…> летом 1777 года, и, во всяком случае, не позднее 1779 года» (Шумигорский 1915. С. 142). Среди рукописей московских мартинистов находилась некогда песнь в честь вступления Павла в ложу:

<…> О старец, братьям всем почтенный,
Коль славно, Панин, ты успел:
Своим премудрым ты советом
В храм дружбы сердце царско ввел <…>

(Шумигорский 1892. С. 249)

Разумеется, очень сомнительно, чтобы Павел посещал собственной персоной масонские собрания – это могло бы навлечь и на масонов, и на него самого императрицыны меры. Но, как и во всем, что касается доцарской жизни Павла, здесь существенна не полнота реализации желаний, а воображаемая возможность их осуществления. Соответственно, масонские реминисценции можно наблюдать в коренных нравственных императивах Павла (честность, справедливость, верность), в его мистических прорицаниях и в его страхах смерти (помни о смерти – масонский призыв, лежащий в основе самоусовершенствования). – После восшествия на престол Павел немедленно амнистировал Новикова и всех пострадавших по мартинистскому делу 1792 года; будучи во время коронации в Москве, он, говорят, даже явился на собрание московских масонов и, пожав всем и каждому руку, сказал: «В случае надобности пишите мне просто, по-братски и без всяких комплиментов». Но, говорят еще, тогда же Павел посоветовал им отложить до лучших времен собрания лож – ввиду якобинских опасностей, которые могут произойти от тайных сходок (Шумигорский 1915. С. 151), а как известно, советы царские иначе как за повеления приемлемы быть не могут. После вступления на престол Павел предпочитал гласные способы искания справедливости и честности и осваивал новые знаковые системы, чему подтверждением служат строительство Михайловского замка и протекторат над Мальтийским орденом. Словом, в 1796–1801 гг. масонов не преследовали, но и не поощряли, а поскольку вольность есть все то, что законами дозволяется, масоны при Павле считали за благо не афишировать свои собрания.

Алексей Песков. «Павел I».

* * *

 

 «Император Павел I».

О почившей царице если и вспоминают, то для того, чтобы проклинать ее или смеяться над ней. «О, как я была уязвлена недостатком скорби, которую выказывал император, – пишет великая княгиня Елизавета. – Можно подумать, что скончался его отец, а не мать, ибо он говорит только о нем, он украсил все комнаты его портретами, о матери упоминает, чтобы охаять ее и во всеуслышание осудить все, что было сделано за время ее царствования».

С первых дней восшествия на престол Павел старается исправлять все, сделанное Екатериной. Он освобождает из Шлиссельбурга франкмасона Новикова, возвращает из ссылки публициста Радищева, осыпает милостями Костюшко и разрешает ему уехать в Америку, возвращает свободу 12 тысячам польских заключенных и польским заложникам, расселенным по разным городам России, и с царскими почестями принимает в Петербурге бывшего короля Польши Станислава Понятовского.

Похороны императрицы для него – новый повод продемонстрировать ненависть к своей старой матери, скончавшейся всего три недели назад, и уважение к памяти отца, со дня смерти которого прошло тридцать четыре года. Он требует, чтобы похоронный церемониал был совершен одновременно над останками Екатерины и убитого ею супруга. Гроб с телом Петра III извлекают из склепа Александро-Невской лавры и выставляют в тронном зале Зимнего дворца на окруженном колоннами возвышении, рядом с гробом его «преступной жены». Потом гробы с останками Петра III и Екатерины II торжественно переносят в собор Петропавловской крепости. По приказу Павла открывает шествие Алексей Орлов, главный виновник убийства. Шагая с непокрытой головой на восемнадцатиградусном морозе, он несет на золотой подушке корону задушенного им императора. Его бывшие сообщники, Пассек и Барятинский, держат кисти траурного покрова. За ними пешком следуют император, императрица, великие князья, великие княжны, двор, дипломатический корпус, генералитет. Собор, в котором тоже очень холодно, полон народа; священники, облаченные в траурные ризы, отпевают одновременно обоих врагов. Александр стоит в нефе рядом с отцом. Зрелище двух катафалков, театрально выставленных напоказ, вокруг которых курится ладан и звучат слова молитв, приводит его в ужас.

Анри Труайя. «Александр I. Северный сфинкс».

* * *

 

«Павел I».

По смерти Екатерины II на престол взошел Павел I. Надолго удаленный от двора, разлученный со своими детьми, воспитание которых взяла на себя бабушка, новый император обнаружил в своих отношениях с окружающими недоверие и жестокость, из-за которых его недолгое царствование вызывало недоумение соседних правительств и народов.

Павел стал царем в возрасте сорока трех лет, после тридцати пяти лет лишений, изгнания и презрения. За эти долгие годы он много выстрадал и, как ему казалось, многому научился. Вот почему он взошел на трон с уже готовыми указами и постановлениями, которые он составил во время своего изгнания. И, достигнув власти, с лихорадочной поспешностью начал приводить их в исполнение.

Действуя наперекор всему, что было сделано и задумано Екатериной II, к которой он относился с ненавистью, он прежде всего окружил себя своими детьми и назначил великого князя Александра военным губернатором Санкт-Петербурга. Императрица Мария Федоровна, которая не раз жаловалась на его охлаждение, увидела с удивлением, смешанным со страхом, что он стал к ней добр и даже ласков. Сперва она усомнилась в искренности этих чувств, но вскоре поверила в благоприятную перемену супруга.

Из духа противоречия, проявлявшегося чаще всего тогда, когда этого меньше всего ожидали, Павел в первом же своем указе велел приостановить набор рекрутов, недавно начатый по приказу Екатерины, согласно которому отдавали в солдаты одного крепостного из ста. Мера эта была не только гуманной, но и весьма политичной, ибо она разом принесла новому императору благодарность дворян, недовольных былым набором рекрутов, и любовь крестьян, чрезвычайно от нее страдавших.

Граф Зубов, последний фаворит Екатерины, думал, что он все потерял со смертью своей повелительницы и опасался не только за свою свободу, но и за жизнь. Павел I призвал его к себе, утвердил во всех занимаемых им должностях и, в частности в звании флигель-адъютанта. При этом он сказал ему:

– Продолжайте исполнять свои обязанности. Надеюсь, вы будете служить мне так же верно, как служили моей матери.

Польский генерал Костюшко жил пленником в одном из петербургских дворцов. Павел решил освободить его и самолично возвестить ему эту милость. Костюшко так растерялся при виде царя, что даже не поблагодарил его. А спохватившись, велел отнести себя во дворец, ибо еще не оправился после полученных ран. Выслушав изъявления его благодарности, Павел пожаловал ему большое поместье в Польше, но генерал отказался от него и попросил взамен денег, чтобы жить и умереть там, где он пожелает. Павел приказал выдать ему 100000 рублей.

Среди подобных распоряжений, которые вопреки опасениям всего света позволяли надеяться на тихое и достойное царствование, наступил день похорон скончавшейся императрицы, и по этому поводу Павел задумал исполнить свой двойной сыновний долг.

В течение тридцати пяти лет имя Петра III произносили в Петербурге только шепотом. Павел отправился в Александро-Невскую лавру, где был похоронен несчастный император, велел открыть его гроб, пал на колени перед останками отца и, сняв с руки скелета перчатку, поцеловал ее несколько раз. Затем он велел поставить гроб посреди церкви и отпевать покойного императора так же, как только что отпевали Екатерину, лежавшую на парадной кровати в одной из зал дворца.

Наконец, отыскав барона Унгерн-Штернберга, проведшего более трети столетия в изгнании за то, что верой и правдой служил Петру III, он вызвал старика в Зимний дворец, в одной из зал которого висел портрет покойного императора.

Когда барон явился, Павел сказал ему:

– Я пригласил вас для того, чтобы в вашем лице выразить благодарность преданным друзьям отца.

И, поставив барона у портрета, он расцеловал его, пожаловал ему звание генерал-аншефа и орден Александра Невского и попросил стоять у гроба Петра III в той же форме, какую он носил при жизни императора.

Наступил день печальной церемонии. Петр III, как известно, не был коронован, и под этим предлогом предан земле как обыкновенный русский вельможа. Павел I приказал короновать его прах в гробу, перенести этот гроб во дворец и поставить возле праха Екатерины. Из дворца останки обоих государей были перевезены в крепость для прощания с ними народа. И в течение недели придворные, раболепствуя перед новым царем, целовали мертвенно-белую руку Екатерины II и гроб Петра III.

После этих двойных похорон Павел I, видимо, позабыл о благочестии и мудрости. Он уединился в своем Гатчинском дворце под охраной двух или трех гвардейских рот и целиком ушел в мелочи воинской службы, проводя иной раз целые часы за чисткой пуговиц на своем мундире, что он делал с такой же любовью, с какой Потемкин любовался игрой своих бриллиантов.

С первого же дня его восшествия на престол во дворце были установлены новые порядки. Прежде чем заняться государственными делами, император проводил время за теми мелочами, которые он считал нужным ввести в обучение и обмундирование солдат. Ежедневно он проводил во дворе дворца военное учение, во время которого муштровал солдат по своему вкусу и усмотрению. Это учение, получившее название «вахтпарада», стало не только наиболее важным делом его правления, но и центром всех его административных и государственных забот.

На этих «парадах» он отдавал приказания, издавал указы и принимал посетителей. Ежедневно с обоими великими князьями, Александром и Константином, он часа три заставлял маршировать солдат и, поднимая и опуская трость, повторял: «Раз, два, раз, два!» и подпрыгивал на месте, чтобы немного согреться, ибо, несмотря на зимние морозы, стоял в одном мундире с непокрытой лысой головой.

Вскоре все эти военные мелочи стали для него делом государственной важности: прежде всего он заменил белую кокарду черной с желтым ободком. Это, говорил он, делается потому, что белый цвет бросается в глаза издали, в то время как черный сливается с цветом шапки и неприятелю труднее целиться в голову солдата. Реформа коснулась также цвета плюмажа, высоты сапог, пуговиц на гетрах и т, д., и тому, кто желал обратить на себя внимание царя и доказать ему свою преданность, достаточно было явиться на следующий вахтпарад с теми новшествами в форме, которые Павел ввел накануне. Бывало – и не раз, – что такая готовность исполнить малейший каприз царя награждалась орденом и производством в следующий чин.

Павел относился с таким вниманием не только к форме солдат, которых он то одевал, то раздевал, как это делает ребенок со своими куклами, но и к одежде всего населения. Французская революция ввела в моду большие круглые шляпы, но он возненавидел их и в один прекрасный день издал указ, строжайше запрещавший показываться в таких шляпах на улицах Санкт-Петербурга.

Отчасти по неведению, отчасти по нежеланию, приказ этот не был выполнен с той быстротой, какой требовал Павел. Тогда он расставил на всех перекрестках казаков и городовых, приказав им срывать круглые шляпы с голов упрямцев, а сам разъезжал по улицам, наблюдая, точно ли выполняется его воля.

Однажды, на обратном пути во дворец, он увидел на улице англичанина в ненавистной ему круглой шляпе. Англичанин этот считал императорский указ покушением на свою личную свободу. Павел остановился и приказал одному из своих офицеров сорвать шляпу с головы ослушника, который еще осмелился показаться в ней на Адмиралтейской площади, вблизи царского дворца. Но, приблизившись к англичанину, офицер убедился, что на нем узаконенная треугольная шляпа. Он возвратился назад и доложил об этом государю.

Павел берет лорнетку и смотрит на англичанина, который как ни в чем не бывало продолжает свой путь, и видит на нем круглую шляпу. Офицер, очевидно, ошибся. Разгневанный Павел приказывает отправить его под арест и посылает вместо него одного из своих адъютантов, и тот, желая выслужиться, пришпоривает своего коня и подъезжает к англичанину. Но оказывается, что государь ошибся: на англичанине действительно треугольная шляпа. Адъютант почтительно докладывает об этом Павлу. Последний снова наводит на англичанина лорнет и вслед за офицером посылает под арест адъютанта, ибо видит на англичанине круглую шляпу.

В дело, наконец, вмешивается один из генералов, которого Павел посылает разрешить эту задачу, оказавшуюся столь роковой для обоих офицеров. Генерал видит, что по мере его приближения к англичанину форма его шляпы меняется и постепенно переходит из круглой в треугольную. Опасаясь, как бы его не постигла та же участь, что и двух офицеров, он подводит англичанина к Павлу, и тут все объясняется. Оказывается, ловкий британец, желая примирить свою национальную гордость с капризом иностранного монарха, заказал такую шляпу, которая при помощи спрятанной внутри пружинки может быстро менять форму, становясь то запрещенной круглой, то законной треугольной. Павел нашел эту мысль превосходной, освободил из-под ареста офицеров и разрешил остроумному англичанину носить впредь такие шляпы, какие ему заблагорассудится.

За приказом о шляпах последовал приказ об экипажах. В один прекрасный день в Петербурге было запрещено разъезжать в экипажах с русской упряжью, при которой форейтор сидит верхом на правой лошади и управляет левой. Владельцам карет, ландо и дрожек были даны две недели, чтобы обзавестись немецкой упряжью, после чего полиции было приказано обрезать постромки у тех лошадей, что будут запряжены не по закону.

Наконец, реформа коснулась кучеров: было велено одеть их по немецкому образцу и сбрить им бороды. Некий офицер, не успевший сделать это, отправился на вахтпарад пешком из страха прогневить императора. Он шел по улице в длинной и широкой шубе, а денщик нес за ним его шпагу. Неожиданно им повстречался Павел. Видя такое нарушение дисциплины, рассерженный император приказал разжаловать офицера, а солдата произвести в офицеры.

Во всех областях жизни был введен строжайший этикет. Старинный закон требовал, чтобы при встрече на улице с государем, императрицей или цесаревичем обыватель останавливался, выходил из экипажа и приветствовал их низким поклоном. Закон этот был отменен в царствование Екатерины, но по воцарении Павел восстановил его во всей строгости.

Некий генерал, кучер которого не узнал на улице экипажа императора и не остановил лошадей, был обезоружен и посажен под арест. Когда окончился срок ареста, ему хотели вернуть его шпагу, но он отказался взять ее, говоря, что это почетная шпага, преподнесенная ему Екатериной с уверением, что никогда не будет отнята у него. Павел велел подать себе шпагу, рассмотрел ее и убедился, что она золотая и украшена бриллиантами. Он подозвал к себе генерала и лично вернул ему шпагу, говоря, что не имеет решительно ничего против него, и все же приказал ему в течение двадцати четырех часов уехать из Петербурга в армию.

К сожалению, далеко не всегда такие случаи оканчивались более или менее благополучно. Некий Лихарев, один из наиболее отважных офицеров императорской гвардии, заболел как-то у себя в деревне, и его жена приехала за врачом в Петербург. На свою беду, она встретила на улице экипаж императора. Ни она, ни сопровождавшие ее люди ничего не слышали о новом приказе, так как более трех месяцев не были в столице. Итак, несчастная женщина проехала, не останавливаясь, мимо Павла. Такое нарушение его приказа задело императора за живое, и он тут же послал вдогонку за ослушницей своего адъютанта, повелев посадить ее под арест, а ее четверых людей отдать в солдаты. Приказ был в точности выполнен. Женщина эта сошла с ума, а ее муж, оставленный без врачебной помощи, умер в деревне.

Еще более строгий этикет царил внутри дворца. При целовании руки государя подданные должны были становиться на колени. Князь Григорий Голицын был арестован за то, что не склонился достаточно низко перед императором и небрежно поцеловал его руку.

Все эти сумасбродства, наугад взятые нами из жизни Павла, сделали невозможным в конце четвертого года его пребывание на троне, тем более что каждый новый день множил эти безумства. Понятно, сколь опасны стали они со стороны самодержца, малейшее желание которого является законом. Павел интуитивно чувствовал, что ему угрожает неведомая, но вполне реальная опасность, и вызванный ею страх еще более омрачал его помутившийся разум. Он уединился в Михайловском дворце, построенном им на месте прежнего, который он повелел выкрасить в красный цвет, чтобы оказать честь вкусу одной из своих любовниц, явившейся как-то во дворец в красных перчатках. Это было массивное, тяжеловесное здание с бесчисленными бастионами, в которых император считал себя в безопасности.

Между тем у Павла было два любимца, положение которых казалось весьма прочным: Кутайсов, по происхождению турок, бывший некогда брадобреем Павла и неожиданно, без всякой заслуги со своей стороны, ставший одним из самых влиятельных лиц в империи, и курляндский граф Пален, получивший чин генерал-майора при Екатерине II, который благодаря дружбе с Зубовым, последним фаворитом императрицы, занял место гражданского губернатора города Риги.

Александр Дюма. «Учитель фехтования».

*  * *

 

Фрагмент портрета императора Павла I.

«Спустя несколько дней после вступления Павла на престол во дворце было устроено обширное окно, в которое всякий имел право опустить свое прошение на имя императора. Оно помещалось в нижнем этаже дворца, под одним из коридоров, и Павел сам хранил у себя ключ от комнаты, в которой находилось это окно. Каждое утро, в седьмом часу, император отправлялся туда, собирал прошения» (Саблуков. С. 29).

О чем писали?

Обо всем: о скорейшем решении тяжбы, о нанесенных побоях, о дозволении выйти в отставку, о дозволении вступить в службу, об обиде от полкового командира, о покраже скота со двора, о разрешении выйти замуж, о разрешении жениться, о дозволении открыть торговую лавку, об унятии дерзновенных разговоров соседей, о пожарах, грабежах, притеснениях, убийствах…

Кто писал?

Кому не лень и не страшно: губернский секретарь Грабский, мичман Фенш, седельный мастер Шмиден, девица Подлятская, прапорщик Штемпель, вдова капитана Вельерскейль, птичий подмастерье Добринский, полковник Дрексель, аудитор Акуловский, подпоручик Сыробоярский, надворный советник Анерт, корнет Кобылянский, жид Шацкиль, мещанин Сидяков, рядовой Замахаев, маркиз Пак-де-Баден, коллежский регистратор Гыро, генерал-лейтенант Дотишамп, грек Кундум, поручик Параной – и не было им счета.

«Каждое утро в седьмом часу император <…> собирал прошения, собственноручно их помечал и затем прочитывал их или заставлял одного из своих статс-секретарей прочитывать себе вслух. Резолюции или ответы на эти прошения всегда были написаны им лично или скреплены его подписью и затем публиковались в газетах для объявления просителю. Все это делалось быстро и без замедления <…>. Этим путем обнаружились многие вопиющие несправедливости, и в таковых случаях Павел был непреклонен. Никакие личные или сословные соображения не могли спасти виновного от наказания» (Саблуков. С. 29)…

Ящик, впрочем, сняли, ибо в него стали бросать пасквили и карикатуры на лицо и сан государя.

Алексей Песков. «Павел I».

* * *

 

Андрей Филиппович Митрохин.
«Портрет императора Павла I».
1797.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.

Наблюдая за деятельностью отца, Александр вскоре выделяет две линии в политике нового императора: искоренить то, что создано матерью, сама память о которой ему ненавистна, и переделать Россию по образцу Гатчины. Жесткий порядок, введенный в его личной резиденции вблизи Петербурга, Павел хочет насадить во всей Российской империи. Александр, хоть и либерал, не против некоторой дисциплины: нация только выиграет, если все его соотечественники станут носить мундир. С энтузиазмом он сопровождает отца в Москву на коронацию, назначенную на 5 апреля 1797 года. Во время этого путешествия Александр открывает настоящую Россию: когда они проезжают через города и деревни, их встречают мужики, а не придворные.

В Москве улицы еще покрыты снегом. Пронизывающий ветер обрушивается на кортеж, медленно вступающий в город. Высшие чины и сановники проклинают тяготы службы. Несмотря на мороз, народ высыпал на улицы и приветствует нового государя. Впереди процессии с криками скачут верховые, приказывая обнажить головы и снять перчатки и рукавицы. При приближении императора все падают ниц. Павел отвечает на приветствия, держа шляпу в руке. При появлении Александра из толпы слышится благоговейный шепот. Александр едет верхом, оглядывает народ и жадно вслушивается в музыку похвал. Он знает, что красив, понимает, что возбуждает общее восхищение и любовь. Ему льстит популярность. Ведь симпатии масс из того сорта вин, которые легко ударяют в голову. Однажды отведав подобного напитка, как без него обойтись?

В дни коронационных торжеств Павел оглашает новый закон о престолонаследии, устанавливающий наследование по мужской линии по праву первородства. Этот акт укрепляет положение великого князя-наследника. Точно для того, чтобы разжечь в нем жажду власти, царь осыпает его почестями. Он назначает его командиром знаменитого Семеновского полка, инспектором кавалерии, военным губернатором Петербурга, председателем военного департамента. Вскоре Александр будет заседать и в Сенате. Молодой человек, довольный получаемыми отличиями, мало-помалу забывает о своей мечте удалиться от мира и вместе с женой поселиться в каком-нибудь уединенном уголке Швейцарии или Германии. Некоторые нововведения императора вызывают его одобрение. Ему кажется, что взошла заря справедливости: отец реорганизует Сенат, создает запасы провианта на случай неурожайных лет, предоставляет субсидии предпринимателям, запрещает ввоз предметов роскоши, основывает Высшую медицинскую школу, издает указ, согласно которому крестьяне являются не собственностью помещиков, а «прикрепленными к земле крепостными», что, впрочем, нисколько не колеблет самый принцип крепостной зависимости, ограничивает барщину тремя днями в неделю, запрещает помещикам принуждать крестьян работать по воскресным дням, снижает цену на соль и, наконец, приказывает прибить к двери дворца почтовый ящик, куда каждый подданный может опустить прошение или жалобу. Ключ от ящика царь хранит у себя. Он рассчитывает почерпнуть немало сведений о том, что творится в стране, из этой интимной переписки со своей империей. Но не проходит и года, как его постигает разочарование, и он велит снять ящик: слишком много оскорбительных пасквилей, сатирических памфлетов и карикатур бросали туда ежедневно. Позвольте России разомкнуть уста, и, вместо того чтобы вас благодарить, она вас облюет. С этой нацией нельзя советоваться – ей надо диктовать свою волю.
Медовый месяц с империей несколько затянулся, и в Павле накапливается раздражение от невозможности всем угодить, удовлетворить и дворян, и крестьян. Его расстроенный рассудок мутится. Подданные представляются ему марионетками, которыми он может управлять как ему заблагорассудится. Чрезмерно подозрительный, он чует предательский дух даже в модной одежде и указом от 13 января 1797 года запрещает носить круглые шляпы, длинные панталоны, туфли с бантами и сапоги с отворотами. Двести драгун, разбитые на пикеты, носятся по улицам Петербурга, налетают на прохожих, чей костюм не соответствует приказу императора, срывают шляпы, разрезают жилеты, а обувь конфискуют. Нарушители, а почти все они принадлежат к высшему обществу, в разодранной в клочья одежде возвращаются домой, переодеваются и прогуливаются по городу преображенными: в кафтанах с жестким воротником, коротких панталонах, башмаках с пряжками и в треуголках на напудренных волосах. Чиновникам предписано везде появляться только в мундире.

Установив надзор за покроем платья своих подданных, Павел, естественно, хочет контролировать и их чтение. Указом от 16 февраля 1797 года он вводит светскую и церковную цензуру в Петербурге и в Москве и приказывает опечатать частные типографии. Изгоняет вальс как французский и, значит, якобинский танец. Вычеркивает из словарей слова «гражданин», «клуб», «общество». В девять часов вечера после вечерней зори закрывает главные улицы столицы для пешеходов и разрешает открывать заставы только для врачей и повитух.

Анри Труайя. «Александр I. Северный сфинкс».

* * *

 

Неизвестный художник.
«Портрет Павла I».
Государственный музей искусств Казахстана имени А. Кастеева, Алматы.

«Для содержания себя в Петербурге гвардейскому офицеру требовалось очень многое. Ему нельзя было обойтись без <…> хорошей и дорогой новомодной кареты <…>, без многих мундиров, из коих и один не менее стоил 120 рублей <…>, без множества дорогих жилетов, без хороших сюртуков, дорогих плащей и великой цены стоящих шуб, без множества исподнего платья, шелковых чулков, башмаков, сапогов, шляп и прочего. Сверх того надобно было иметь хорошую квартиру, не гнусный стол, многих служителей, одетых порядочно <…>. В таковом-то положении застал государь свою гвардию <…>. Уничтожил он вдруг и одним разом все сие <…>, переменив сперва у всех гвардейских офицеров мундиры и вместо прежних дорогих приказав сделать их из недорогого темно-зеленого сукна, подбитые стамедом и столь недорогие, что мундир не стоил более 22 рублей» (Болотов. С. 188–189).

Алексей Песков. «Павел I».

* * *

 

«Павел I с мальтийским крестом».

По жалованной Екатериной II грамоте 1785 года дворяне освобождались от телесного наказания даже в тех случаях, когда их разжаловали. Павел смотрел на дело иначе, и с 1797 года разжалованных перед тем, как отправлять в ссылку или каторгу, стали пороть. Это началось после суда над отставным прапорщиком Рожновым. 3 января 1797 г. Рожнов был признан виновным в произнесении «дерзновенных и законопротивных слов» – он говорил: что государи все тираны, злодеи и мучители, что ни один совершенно добродетельный человек не согласится быть государем, что люди по природе равны и не имеют права наказывать других за проступки, коим сами подвержены, что иконы – это идолы, что все поклоняющиеся иконам с усердием – люди бесчестные, наконец что, бывши на вахт-параде, он, Рожнов, смотрел на то как на кукольную комедию. Рожнова присудили к лишению дворянства и каторге, а Павел написал на сенатском докладе об этом деле резолюцию: «Коль скоро снято дворянство, то уже и привилегия до него не касается. По чему и впредь поступать. Его же, выведя на площадь, сослать в Сибирь». Эта резолюция определила в дальнейшем судьбу всех разжалованных: любой лишенный дворянства отныне подлежал публичной порке (Клочков. С. 491–493).

Алексей Песков. «Павел I».

* * *

 

Степан Степанович Щукин.
«Портрет императора Павла I».
1810-е.

«Солдаты гвардии любили Павла. <…> Вспышки ярости этого несчастного государя обыкновенно обрушивались только на офицеров и генералов, солдаты же, хорошо одетые, пользующиеся хорошей пищей, кроме того осыпались денежными подарками» (Ланжерон. С. 133).

Алексей Песков. «Павел I».

* * *

 

«Павел I».

Стоит отметить, что европейское платье, мода на которое в России появилась благодаря царю-реформатору Петру Первому, не очень приспособлена к особенностям нашего климата. Летом в нём жарко, зимой холодно. Солдаты, вынужденные в разгар пекла носить кафтаны поверх камзолов, с обсыпанными за неимением пудры мукой волосами, просто изнемогали, теряли сознание во время многочасового стояния в строю. Не спасали от холодов и моросящих дождей епанчи - шинели в армии появятся позднее, их введёт император Павел. Вот уж кому доставалось от историков за введение формы прусского образца, хотя только за солдатскую шинель он уже заслужил себе памятник.

После Екатерины Второй ему досталось весьма разболтанное и расшатанное наследство. Дисциплина в армии хромала, экономика страны медленно, но верно летела в тартарары. Павел же был педантом, стремящимся к возведённому в абсолют порядку. Понятно, что наводился он твёрдой и безжалостной рукой, но по-другому в тогдашней, да и нынешней России нельзя. Жаль, не долго правил Павел Петрович.

Дмитрий Данилов. «Гвардеец (Оболганная эпоха)».

* * *

 

Степан Семёнович Щукин.
«Портрет императора Павла I».
Конец XVIII - начало XIX вв.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.

Вступивший на престол в 1796 году император Павел I, будучи противником роскоши и барской изнеженности, ввел в гвардии новые мундиры прусского образца, установил строгие требования в военной и гражданской службе, подчинил обывателей столицы многим обязательным правилам и порядкам. Так например, после 8 часов вечера гасились огни во всех частных домах; строго соблюдалось, чтобы никто не ездил по улицам четверней или шестериком цугом, если не имел на то права по своему званию. Преследование излишней роскоши доходило до того, что закон указывал, в каком чине сколько блюд можно было иметь за своим столом; обед майора, например, мог состоять из трех блюд. Вообще прежняя привольная, нарядная и несколько распущенная жизнь в Петербурге сильно изменилась и приняла более суровый будничный строй.

В. Г. Авсеенко. «История города Санкт-Петербурга в лицах и картинках».

* * *

 

Степан Степанович Щукин.
«Портрет Павла I».

Обуреваемый жаждой деятельности, желая во все вникать и все делать сам, он принимается за работу в шесть часов утра и принуждает всех правительственных чиновников соблюдать этот распорядок. Еще затемно в предрассветном петербургском тумане чиновники всех рангов, зажав под мышкой портфели, спешат в свои кабинеты и коллегии, где уже зажжены люстры и кенкеты. На исходе утра Павел, облаченный в темно-зеленый мундир и ботфорты, отправляется в сопровождении сыновей и адъютантов на плац-парад. Поверх мундира наброшен расшитый жемчугом бархатный далматик гранатового цвета, дабы Его Величество не затерялся в толпе генералов. Его лысеющая голова непокрыта, брови нахмурены; одну руку он держит за спиной, другой поднимает и опускает трость, отбивая такт. На самом жестоком морозе он не надевает меховой шапки – это для него дело чести. «Вскоре, – рассказывает Массон, – ни один военный не осмеливался появляться в шубе, и старые генералы, мучимые кашлем, подагрой и ревматизмом, в присутствии своего властелина были одеты так же, как и он». Павел, как главнокомандующий армией, по своему произволу производит повышения и назначения, сам увольняет в отпуск офицеров и сам дает им разрешения на вступление в брак. Он прогоняет заслуженных, но не угодных ему генералов, и заменяет их безвестными и необразованными, зато готовыми исполнить самую нелепую прихоть людьми. Разжалование производится публично, перед строем. Как-то, разгневавшись на полк, не сумевший четко выполнить его команду, Павел приказывает ему прямо с парада идти маршем в Сибирь. Наказанный полк вместе с офицерами шагает в ссылку, а приближенные царя умоляют его смилостивиться. Наконец он неохотно уступает уговорам и посылает вдогонку приказ о возвращении. Солдаты, уже далеко отошедшие от столицы, с тупой покорностью подчиняются приказу, поворачивают и шагают назад в Петербург.

Одна из первых мер Павла – переобмундирование всей армии в прусскую военную форму, введенную в Гатчине. Перед каждым учением парикмахеры усердно трудятся над прическами офицеров и солдат, смазывая волосы смесью муки и сала, чтобы легче было заплетать косу. Все знают: за малейшее упущение по службе грозит заключение в крепость или ссылка. Судьба людей в буквальном смысле слова висит на волоске или пряжке ремня, и офицеры, отправляясь на смотр, прощаются с близкими и запасаются деньгами.

В сердцах молодых гвардейцев из знатных семей клокочет ненависть к гатчинским «негодяям», людям безродным и жестоким, с которых, по воле Павла, им надлежит брать пример. Они с сожалением вспоминают о красивых мундирах с пышными эполетами, которые носили при Екатерине, о нарядных шарфах и перевязях со шпагой и стыдятся походить на «прусских обезьян». Новым циркуляром от 29 ноября 1796 года в главные принципы военного дела возведены точность построения, выверенность интервалов и гусиный шаг. Из уст в уста, из салонов в казармы передаются наводящие страх реплики императора. Он любит повторять: «Дворянин в России лишь тот, с кем я говорю и пока я с ним говорю». Князю Репнину, решившемуся дать ему какой-то совет, он кричит: «Господин фельдмаршал, видите эту кордегардию? Здесь четыреста человек. Одно мое слово, и все они станут маршалами». А своих сыновей, Александра и Константина, он поучает: «Разве вы не убедились, дети мои, что с людьми надо обращаться, как с собаками». По сути, Павел беспричинно карает и беспричинно милует из одного лишь удовольствия снова и снова убеждаться в своем всемогуществе.

Анри Труайя. «Александр I. Северный сфинкс».

* * *

 

Яков Феодосиевич Яненко.
«Портрет Павла I».
1798.
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.

Как известно, при Павле учреждена была цензура преимущественно для книг, приходящих из-за границы, но она скоро прекратила свои действия, потому что запрещен был ввоз книг, кроме написанных на тунгусском языке.

Василий Осипович Ключевский. «Курс русской истории».

* * *

 

Василий Васильевич Матэ.
«Император Павел I в 1798 году».
Офорт с гравюры Дункортона, сделанной с портрета Щукина.

Вот как раз сегодня я прочла анекдот про Павла Петровича.

-  Это что ль про покойного императора?

- Про него. Интересный был человек! Порой чудил, но иной раз блистал мудростью. Вот случай из времен этого государя. Жил-был гусарский ротмистр Александр Светликов, уроженец московский. Из себя красавец, рост богатырский, по службе старательный и исполнительный. Привел он свой эскадрон на дневку в поместье близ Каменца, это в Подолии. Пока солдаты размещались, ротмистр успел отобедать у помещика и уселся играть в карты. Между тем в дом помещика пришел вахмистр и требует у лакея:

- Доложи незамедлительно, что мне по службе надлежит сделать срочный доклад господину ротмистру Светликову!

Тот пошел к игрокам. «Так и так, говорит, со срочным докладом вахмистр желает вас видеть!»

Ротмистру не до пустяков, у него карта хорошая косяком идет. Махнул рукой:

- Пусти сюда!

Вошел вахмистр, рапортует:

- Ваше благородие, все по вашему приказу исполнено, гусары по квартирам размещены!

- Так чего же ты мне под руку играть мешаешь?

- Лошади не кормлены!

- Отчего?

- Сено нашел, да жид им торгует, полтинник за пуд требует.

- Полтинник, говоришь? Да-с, негоже… А сено-то хорошее хоть?

- Да жид твердит мне: «Заливное, заливное!» А какое там заливное, осока одна. Такому гривенник - красная цена.

- Купи у других.

- Так вся сила в том, что этот продавец один. Вот шкуру и дерет!

В это время помещик объявил, что карты ротмистра биты. Тот рассердился, шпорами под столом звякнул, да зарычал:

- Какой ты в ж… вахмистр, если с каким-то жидом не умеешь разобраться!

- Ваше благородие, да я торговался-торговался, он, паразит, не уступает ни копейки! Не подыхать же лошадям?

Тут ротмистр расплылся в довольной улыбке, объявил:

- У меня шесть леве - малый шлем! - и сдвинул к себе выигрыш. И наконец, повернул голову к вахмистру:

- Слушай-ка, братец! Хоть повесь своего жида, а сено у него достань…

Еще с часик поиграл бравый ротмистр, пошли они с помещиком ноги размять, по свежему воздуху походить. Вдруг видят: народ толпится, обсуждают что-то. Подошли ближе, глазам не верят. На дубу в петле человек болтается.

- Что это такое? - рассвирепел ротмистр. Тут как тут - вахмистр. По-уставному вытянулся, докладывает:

- Сено в количестве трех с половиной пудов и полпуда овса для фуража достал. Жида, как изволили приказать, повесил! Больше издеваться над русскими гусарами не будет.

Старушка Пискунова весело расхохоталась:

- Смешные небылицы мне рассказываешь! Сусанна тихо, но убедительно произнесла:

- Это - истинная правда! В книгах серьезных написано.

-  Ну и что дальше было? - старушка легла лицом вниз, и Арсений стал разминать ей икры.

- А дальше… дальше деваться было некуда. Такое происшествие не скроешь! Несчастный ротмистр написал рапорт, в котором благородно взял на себя всю вину, полностью обеляя вахмистра, как лицо подчиненное.

Дело дошло до самого государя. Павел издал указ… - Сусанна взяла книгу в зеленом переплете, которую предусмотрительно принесла с собой. — Вот что повелел император:

«Ротмистр Светликов за глупые и незаконные приказания разжалывается в рядовые, дабы остальные на сем дурном примере острастку получили». Но тут же высочайшим приказом распорядился: «19 сентября 1797 года рядовому Светликову такого-то полка вернуть чин ротмистра с производством в майоры за введение такой отличной субординации в вверенной ему команде, что и глупые его приказания исполняются беспрекословно».

Валентин Лавров. «Блуд на крови. Маска смерти».

* * *

 

Степан Семёнович Щукин.
«Портрет Павла I».
1797.
Государственный музей-заповедник «Гатчина».

Но вот в 1797-м году император Павел принял под свой протекторат остров Мальту – владения католического Ордена рыцарей святого Иоанна Иерусалимского – и обязался, соответственно, способствовать финансовому и прочему процветанию Ордена. «Близко наблюдавшие Павла люди, – сообщает летописец, – не раз отмечали черты рыцарственности в его характере (высоко развитые понятия о чести и достоинстве, великодушии, выражавшиеся, в частности, в готовности принести публичные извинения незаслуженно обиженным и т. д.). Именно эти черты он возвел в принцип своего бытового и общественного поведения. <…> – Из-за рыцарской доминанты естественно проистекала повышенная знаковость павловского общественного устройства <…>. Это и неукоснительное внимание к четкой регламентации публичных и частных отношений. Это и особая роль (строже всего соблюдаемая при дворе и в армии) этикета, иерархии почестей, эмблемы, цвета, жеста и т. д. <…> – Ярким примером приверженности Павла I к рыцарской идее явились его отношения с Орденом иоаннитов на Мальте. Чудом доживший до нового времени осколок объединения рыцарей-крестоносцев, католиков-иезуитов, Мальтийский Орден во второй половине 1790-х гг. оказался из-за грозных событий Французской революции в крайне тяжелом положении и вынужден был искать защиты у глав европейских монархий. Иезуиты еще в конце царствования Екатерины II обосновались в России, а с воцарением ее сына стали добиваться его участия в мальтийских делах. Павел I <…> в декабре 1797 г. принял Орден под свое покровительство <…>. В сентябре 1798 г. он принял Мальтийский Орден под свое верховное руководство, а в ноябре возложил на себя достоинство великого магистра Ордена <…>. Указание на достоинство „Великого Магистра Ордена св. Иоанна Иерусалимского“ вошло в состав общей титулатуры Павла I, изображение мальтийского креста было внесено в государственный герб, а сам крест включен в систему высших российских орденов» (Тартаковский. С. 214–215).

Вставить католический крест в герб православной державы – сильная акция, означавшая не только публичное вступление России в состояние веротерпимости, но и готовность принять под свое покровительство весь католический мир в защиту от безбожных якобинцев.

Алексей Песков. «Павел I».

* * *

 

Степан Семёнович Щукин.
«Портрет императора Павла I».
1797-1798.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.

Неотвратимость наказания

Известно, что имелся указ Павла I, по которому все дамы, ехавшие в карете, должны были, когда встречали государя на улице, выходить из экипажа и, стоя на последней из откинутых ступенек, делать глубокий реверанс. А это было нелегко при тогдашних высоких экипажах: ступенек насчитывалось до пяти.

И вот в одну из прогулок напротив Павла остановилась карета.  Из неё вышла горбатая карлица и сделала предписывавшийся реверанс.

Государь вообразил, что дама ему на смех села на ступеньку кареты и закричал: «На три месяца её на гауптвахту!».

Карлицу потащили на гауптвахту.

Вечером один из придворных решился объяснить государю, что бедная женщина не виновата, что она карлица и изувечена от того, что её в детстве уронили.

«Кто её воспитывал?» - грозно спросил государь. «Она сирота, воспитывалась у тётки».

«Ну, так тётку под арест», - закричал император, не терпевший делать уступки.

«Не сумела уберечь ребёнка».

«Русский исторический анекдот».

* * *

 

«Портрет Павла I».

Кстати, о веротерпимости. В вопросах веры Павел не отличался ни тупым обскурантизмом (как его бабка Елисавета Петровна), ни беспечной легкомысленностью (как его отец Петр Третий), ни осторожным лицемерием (как его мать Екатерина Вторая). Конечно, он от природы имел склонность к мистической экзальтации и, соответственно, к заглядыванию в потустороннюю беспредельность – мы знаем это по его собственным рассказам о его видениях (встреча с призраком Петра Первого, видение накануне смерти Екатерины) и по неизвестному нам в подробностях, но бесспорно имевшему место вниманию Павла к собраниям масонских лож. Однако он был слишком просвещен для того, чтобы акцентировать свой мистицизм на публике – поэтому михайлоархангельскую семантику его царствования следует расценивать прежде всего как «политическую стратагему» (Болотов. С. 256), в которой вряд ли стоит преувеличивать степень выставленности напоказ интимных чувств царя. Что же касается православной церкви, то, нет спору, Павел, будучи вполне верующим человеком, относился к своей церкви не совсем так, как обычный верующий, ибо занимал особенное место русского императора – т. е. лица, по своему статусу стоящего над церковью (что он прямо продемонстрировал во время коронации). Но он отнюдь не считал православную церковь единственно возможной церковью в России. Разумеется, он не сомневался в ее исключительном праве на лидерствующее положение среди других конфессий. Однако это не означало, что другие конфессии следует угнетать, изгонять или не допускать. Он издал указы, переводящие старообрядцев в твердое легальное состояние, он ободрял иезуитов, он стал магистром католического ордена-государства, он предлагал папе Пию VII политическое убежище в России и готов был заключить политический союз с римско-католической церковью.

Алексей Песков. «Павел I».

* * *

 

 «Портрет императора Павла I».

Петербургский генерал-губернатор Н. П. Архаров несколько лет был должен одному купцу двенадцать тысяч рублей. Все старания купца получить долг остались тщетными. Архаров кормил его сперва завтраками, потом стал выталкивать в шею и, наконец, избил жестоким образом. Несмотря на то что Архаров пользовался особенным расположением Императора Павла, купец решился жаловаться на него Государю и, выбрав время, когда Император находился на разводе вместе с Архаровым, подал первому челобитную прямо в руки.

Павел взял челобитную, развернул ее и, разумеется, с первых же строк увидел, что дело идет о его любимце. Он тотчас подозвал Архарова и, подавая ему бумагу, ласково сказал:

- Что-то у меня сегодня глаза слипаются и словно как запорошены, так что я прочесть не могу. Пожалуйста, Николай Петрович, прими на себя труд и прочти мне эту бумагу.

Архаров принял бумагу и начал бойко читать ее, но увидев, что это жалоба на него самого, смутился, стал запинаться и читать так тихо, что едва было слышно.

- Читай, читай громче, - заметил Государь, —- я сегодня и слышу как-то нехорошо.

Архаров возвысил голос, однако не более как так, чтобы мог слышать один Государь.

Но Павел этим не удовлетворился. Он велел читать так громко и с такими расстановками, чтобы окружающие могли ясно все слышать.

Делать было нечего. Архаров с замирающим сердцем прочитал челобитную внятно и во весь голос.

- Что это? - спросил Император по окончании чтения. - Это на тебя, Николай Петрович?

- Так точно, Ваше Величество, - отвечал смущенный Архаров.

- Да неужели это правда?

- Виноват, Государь.

- Но неужели и то все правда, что этого купца за его же добро, вместо благодарности, не только взашей вытолкали, но даже и били?

- Что делать! - сказал Архаров, покрасневший до ушей. - Должен и в том признаться, Государь, что виноват! Обстоятельства мои меня к тому понудили. Однако я в угодность Вашему Величеству сегодня же его удовольствую и деньги ему заплачу.

Такое чистосердечное признание смягчило Государя, и он ограничился тем, что, обратившись к купцу, сказал ему:

- Ну, хорошо! Когда так, то вот, слышишь, мой друг, что деньги тебе сегодня же заплатятся. Поди себе. Однако, когда получишь, то не оставь прийти ко мне и сказать, чтоб я знал, что сие исполнено.

Таким образом Архаров был лишен всякой возможности отделаться от своего долга.

«Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий»

* * *

 

«Портрет Павла I».

Характер императора становился все более и более вспыльчивым, а его поведение -- все более деспотическим и причудливым. Как-то раз, весной, еще до отъезда на дачу, после обеда его величества, начинавшегося в 1 час пополудни, он гулял по Эрмитажу, остановился на одном из балконов, выходивших на набережную, и услыхал удар колокола, только не церковного. Государь велел справиться, в чем дело. Ему доложили, что это звонили к обеду у графини Строгановой, жившей возле Эрмитажа. Его величество очень прогневался, что графиня обедала в три часа, и немедленно послал к ней полицейского чиновника с повелением обедать впредь в час дня. Когда доложили о полицейском, у графини были гости. При сообщении о его приходе все переменились в лице, но, когда полицейский, с большим замешательством и сдерживая смех, исполнил свое поручение, лишь удивление и испуг хозяйки помешали всему обществу предаться порыву веселости по поводу этого своеобразного приказа. Анекдот вскоре разнесся по городу. Подобные случаи подавали недоброжелателям повод обвинить императора в умственном расстройстве, а тираническое вмешательство в частные домашние дела восстанавливало всех против него.

В. Н. Головина. «Записки».

* * *

 

Никита Плахов.
«Конный портрет императора Павла I».
1798.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.

Педантичность

Павел I был весьма щепетильным блюстителем формальностей. Малейшая ошибка против формы: слишком короткая коса, кривая букля и тому подобное, возбуждали недовольство Павла I и подвергали виновного строжайшему взысканию.

Но у нас где строгое, там и смешное.

Однажды на смотре император заметил, что лук Купидона напрягает и поднимает узкие штаны некоторых солдат. Павел приказал солдатам расположить его на одной и той же ляжке подобно тому, как солдаты носили ружьё, на одном и том же плече.

В царствование Павла в обязанность одного из придворных лакеев входило отпирание двери при проходе государя на половину императрицы. Это происходило регулярно в шесть часов утра.

Как-то Павел пришёл несколькими минутами раньше. Видит: нет лакея. Император вспыхнул гневом. А лакей, как оказалось, ушёл было в другую комнату, но, услышав шаги, поспешил на своё место. Павел поднял на лакея палку. Лакей поспешно вынул из кармана часы, поднёс императору и сказал: «Государь, теперь ещё без пяти минут шесть». «Виноват» - ответил император, опустил палку и без тени гнева, ещё секунду назад бушевавшего в его глазах, спокойно вошёл в отворённую лакеем дверь.

«Русский исторический анекдот».

* * *

 

Иоганн Эрнст Мансфельд.
«Портрет императора Павла I».
Вторая половина XVIII века.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.

Раз Император Павел, заехав в кадетский корпус, был в духе, шутил с кадетами и позволил им в своем присутствии многие вольности.

- Чем ты хочешь быть? - спросил Государь одного кадета в малолетнем отделении.

- Гусаром! - отвечал кадет.

- Хорошо, будешь! А ты чем хочешь быть? - промолвил Император, обращаясь к другому мальчику.

- Государем! - отвечал кадет, смело смотря ему в глаза.

- Не советую, брат, - сказал Государь, - тяжелое ремесло. Ступай лучше в гусары.

- Нет. Я хочу быть Государем, - повторил кадет.

- Зачем? - спросил Император.

- Чтоб привезти в Петербург папеньку и маменьку.

- А где же твой папенька?

- Он служит майором в украинском гарнизоне.

- Это мы и без того сделаем, - сказал Государь, ласково потрепав кадета по щеке, и велел бывшему с ним дежурному генерал-адъютанту записать фамилию и место служения отца кадета.
Через месяц отец кадета явился в корпус к сыну и с изумлением узнал причину милости Императора, который перевел его в Сенатский полк и приказал выдать несколько тысяч рублей на подъем и обмундировку.

«Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий».

* * *

 

 «Портрет Павла I».

И блистательная свита

Закрепившаяся за Павлом в российской историографии репутация солдафона и самодура в немалой степени способствовала старательность дураков, исполнявших его приказания.

Так, однажды император рассердился, проходя мимо обшарпанных караульных будок, и приказал немедленно всё здесь покрасить. На следующее утро он увидел, что всё покрашено в чёрно-белую полоску: и будки, и прилегающие к ним дома, и даже мостовая.

А когда желая наказать фрейлину, виновную в аморальном поведении, он распорядился намылить ей голову, слуги немедленно внесли таз, мыло. и получивший приказ сановник стал самым натуральным образом мылить голову провинившейся.

«Русский исторический анекдот».

* * *

 

Владимир Лукич Боровиковский.
«Император Павел I».
1799-1800.

Народная любовь

Павел I в один из приездов в Москву выказал радость, что его появление где бы то ни было сопровождается народным столпотворением.

«Мне очень приятно», - сказал император своему вельможе – «это доказательство народной любви».

Вельможа заметил по этому поводу, правда в отсутствие императора: «А я тут никакой любви не вижу. За две недели до приезда его императорского величества проводили через Москву слона, и народ бегал за ним совершенно так же».

«Русский исторический анекдот».

* * *

 

Владимир Лукич Боровиковский.
«Портрет Павла I в костюме гроссмейстера Мальтийского ордена».
1800.

«При всем том, однако ж, нельзя сказать, чтоб он был злонравен или чужд способностей разума. Причиною сей крутой пылкости, часто затмевавшей рассудок его, должно полагать, во-первых – ложное понятие о худом и слабом, по мнению его, правлении матери своей, которое будто бы, а особливо по военной части, надлежало исправить переменами и строгостями; и, во-вторых – боязливая и всегда опрометчивая подозрительность, преклонявшая слух его ко всяким доносам, кои, волнуя в нем кровь и устрашая воображение, побуждали его для мнимого предупреждения угрожающих последствий предпринимать поспешно и необдуманно такие меры, которые скорее навлекать, нежели отвращать их могли. Несчастная подозрительность сия представляла ему везде опасности <…>. Однажды случилось, что взвели на князя <П. В.> Лопухина некоторую клевету, столь нелепую, что ему не стоило ни малейшего труда изобличить ее, как совершенную ложь и небылицу. Павел увидел это ясно, однако ж спустя несколько дней сказал ему: – Я очень уверен в неправде, на тебя взведенной, но со всем этим тут, – указывая на свою голову, – нечто остается» (Шишков. С. 71–72). – «Он был чрезвычайно раздражителен и от малейшего противоречия приходил в такой гнев, что казался совершенно исступленным. А между тем он сам вполне сознавал это и впоследствии глубоко этим огорчался, сожалея <…>. Это был человек в душе вполне доброжелательный, великодушный, готовый прощать обиды и повиниться в своих ошибках. <…> Остроумную шутку он понимал и ценил не хуже всякого другого, лишь бы только в ней не видно было недоброжелательства или злобы. В подтверждение этого мнения я приведу следующий анекдот. – В Гатчине, насупротив окон офицерской караульной комнаты, рос очень старый дуб <…>. Это дерево, как сейчас помню, было покрыто странными наростами, из которых вырастало несколько веток. Один из этих наростов до того был похож на Павла, с его косичкою, что я не мог удержаться, чтобы не срисовать его. Когда я вернулся в казармы, рисунок мой так всем понравился, что все захотели получить с него копию, и в день следующего парада я был осажден просьбами со стороны офицеров гвардейской пехоты. Воспроизвести его было нетрудно, и я роздал не менее тридцати или сорока копий. Несомненно, что, при том соглядатайстве со стороны гатчинских офицеров, которому подвергались все наши действия, история с моим рисунком дошла до сведения императора. Будучи вскоре после этого еще раз в карауле, я от нечего делать занялся срисовыванием двух очень хороших бюстов, стоявших перед зеркалом в караульной комнате, из которых один изображал Генриха IV, а другой Сюлли. Окончив рисунок с Генриха IV, я был очень занят срисовыванием Сюлли, когда в комнату незаметно вошел император, стал сзади меня и, ударив меня слегка по плечу, спросил:

– Что вы делаете?

– Рисую, государь, – отвечал я.

– Прекрасно! Генрих IV очень похож <…>. Я вижу, что вы можете сделать хороший портрет… Делали вы когда-нибудь мой?..

– Много раз, ваше величество. Государь громко рассмеялся, взглянул на себя в зеркало и сказал:

– Хорош для портрета!

Затем он дружески хлопнул меня по плечу и вернулся в свой кабинет, смеясь от души» (Саблуков. С. 39, 54–55).

Алексей Песков. «Павел I».

* * *

 

Владимир Лукич Боровиковский (?).
«Портрет Павла I в короне Гроссмейстера Мальтийского ордена».
Миниатюра.
1799.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.

Императрица Мария, будучи еще великой княгиней, имела в своей свите фрейлину Нелидову. Нелидова была небольшого роста, некрасива, с темным цветом лица, с маленькими узкими глазками, широким ртом и с длинной талией на коротких ножках. Все это, вместе взятое, не представляло очень привлекательной внешности, но у нее было много ума и талантов, между прочим сценический. Великий князь Павел, долго смеявшийся над ней, влюбился в нее, увидев ее в роли Зины в "Сумасшествии от любви". Это было в то время, когда он еще любил свет и часто устраивал у себя любительские спектакли.

Надо, однако, изложить обстоятельства зарождения этой истории. Это было в 1783 или 1784 году. Великий князь Павел особенно благосклонно относился к камергеру князю Голицыну, человеку очень ловкому, который сдружился с Нелидовой и старался убедить великого князя, что пора ему свергнуть иго своей супруги, прибавляя, что он с грустью видит, как им управляет великая княгиня Мария и ее друг госпожа Бенкендорф. При этом Голицын умышленно преувеличивал их маленькие интриги. Великий князь скоро поддался обману, и Нелидова сделалась предметом его особенного внимания. Чувство это вскоре превратилось в настоящую страсть. Мария Феодоровна сильно тем огорчалась. Она нисколько не скрывала своей ревности и отчаянно противилась супругу во всем, что касалось Нелидовой, которая к тому же была с ней не слишком почтительна. Великая княгиня даже решилась жаловаться императрице, и та уговаривала сына, но безуспешно, так что наконец пригрозила ему удалить Нелидову. Князь Голицын воспользовался этой угрозой, чтобы восстановить великого князя против его матери. Павел уехал в свой гатчинский дворец и кончил тем, что остался там на всю зиму, приезжая в город лишь на самые важные события. Своим неприязненным для Нелидовой образом действий великая княгиня не только ничего не выиграла, но, напротив, добилась того, что все преданные ей люди были удалены от двора. Была удалена также и госпожа Бенкендорф, ибо великий князь справедливо полагал, что великая княгиня следовала советам своих друзей, а будучи изолирована, скорее подчинится его воле. Он не ошибся в этом, и Мария Феодоровна, лишенная поддержки, скоро покорилась всем, даже самым унизительным для нее обстоятельствам. Несколько лет спустя между великим князем и Нелидовой случилась размолвка, причиной которой была ревность. Павел слегка заинтересовался, по-видимому, другой фрейлиной своей супруги. В отместку Нелидова оставила двор и поселилась в Смольном, в котором получила воспитание.

В таком положении было дело при восшествии императора на престол. В первый же свой визит в Смольный император помирился с Нелидовой и стал вести себя так хорошо, что сама императрица вынуждена стала смотреть на соперницу как на лучшего своего друга и сообразно с этим к ней относиться. С этого момента между Марией Феодоровной и Нелидовой установилось самое полное взаимопонимание. Этим союзом с новой подругой императрица укрепила свое влияние, и обе они стали вмешиваться во все дела, во все назначения и в особенности поддерживали друг друга. Этот союз был для всех удивителен, пока не стало ясно, что он основывается на личном интересе: без Нелидовой императрица не могла рассчитывать на какое-либо влияние на своего супруга, что и было потом доказано. Точно так же и Нелидова без императрицы, в стремлении своем соблюдать приличия, не могла бы играть при дворе той роли, которую желала, и нуждалась в расположении Марии Феодоровны, бывшем как бы щитом для ее репутации.

Посещения Смольного двором сделались весьма часты. Императрица была чрезвычайно рада видеть двор в учреждении, которым она управляла, а Нелидовой было приятно доказать публике, что именно ее присутствие привлекало сюда императора и что он охотно приезжал именно потому, что Нелидова в особенности любила это место. Вследствие всего этого три заинтересованных лица находили свои вечерние встречи, которые проводили чаще всего в бесконечных беседах друг с другом, прелестными, а остальной двор, присутствовавший там лишь потому, что император ездил в Смольный не иначе как в сопровождении большой свиты, отчаянно скучал. Иногда юные воспитанницы давали концерты или танцевали, но чаще время проходило в полнейшем безделье.

В. Н. Головина. «Записки».

* * *

 

Сальватор Тончи.
«Портрет императора Павла I в одеянии гроссмейстера Мальтийского ордена».
1798-1801.

1792. Май. Царское Село – Павловское. Здесь получены свежие французские газеты от середины апреля. В одной из них – «Письмо англичанина, жившего долгое время в Петербурге, к другому англичанину, живущему сейчас в Париже» – со старыми прогнозами о будущем русской империи и новыми сплетнями: «Русский великий князь шествует по стезе своего несчастного отца и, если сердце великой княгини не будет преисполнено добродетелями, Павлу суждена участь Петра Третьего <…>. Не удивляйтесь, если однажды из России придет сообщение о перевороте. Я давно замечал многие признаки революции: они в сердце самого великого князя. Он не скрывает своей раздражительности, оскорблен своей униженностью; он в ссоре со своей матерью императрицей; он даже дерзает ей угрожать <…>. Кстати, знаете ли вы о его любовнице – девице Нелидовой <…>» (Moniteur universel. 1792. № 115. 24 avril). – Письмо англичанина произвело сильное впечатление: Нелидова плакала, Мария Федоровна плакала, Павла трясло. Отношения между ними троими были уже таковы, что большие и малые сцены ревности происходили чуть не поминутно. «Нелидова пользовалась все возраставшею подозрительностью Павла, видимо начинавшего тяготиться ласковою и заботливою, но надоедливою и подчас бестактною опекою Марии Федоровны над всеми его действиями, с бесконечными жалобами на нарушение этикета домашней жизни и на тех, которые, по ее словам, манкировали этикетом <…>. „Это все та мерзкая особа, – пишет она Плещееву, – внушает великому князю <…>“. Попытка великой княгини пожаловаться Екатерине, сделавшей сыну строгое внушение, только ухудшила положение, – подозрительность Павла дошла до того, что даже переписка Марии Федоровны стала задерживаться. В записочках своих к Плещееву, с большою осторожностью и тайной пересылаемых <…>, Мария Федоровна сама приподымает завесу, скрывавшую от посторонних глаз жизнь „внутренних покоев“: <…> „Я велела приготовить к починке старые портьеры в столовой Павла, собрались все слуги; тут является Нелидова и смущенно на меня взирает. Я ей сказала: – „Проходите, мадемуазель“. Она стала церемониться, и я второй раз сказала: – „Проходите же, проходите, мадемуазель, великий князь ждет вас для прогулки“. Да, я говорила нетерпеливо, но это понятно – она прервала мои дела, и к тому же великий князь уже минут десять ждал ее на террасе, но она решила, что я лукавлю и насмехаюсь над ней. А между тем я могла бы действительно позлословить над такой новостью, когда дамы отправляются на прогулки без меня“ <Мария Федоровна – Плещееву>. <…> Недоразумения между нею и фрейлиной возникали по поводу самых пустяшных инцидентов повседневной жизни <…>: «В субботу великий князь уходит от меня в прекрасном расположении, затем идет к ней, не говорит мне спокойной ночи как всегда, а входит в мою комнату, смотрит на меня и уходит, не сказав ни слова. На следующий день проводит утро с ней и совсем не заходит ко мне; я иду к нему <…>, меня третируют. Я нахожу в себе силы появиться после обеда, он уходит к ней и возвращается еще более раздосадованный» <Мария Федоровна – Плещееву> <…>. – Екатерина хорошо, конечно, знала все, что происходило в Гатчине. Безумные припадки гнева Павла, внезапные опалы приближенных к нему лиц, беспомощные жалобы Марии Федоровны с ее излишнею и мелочной болтливостью, все гатчинские сплетни и интриги тотчас же делались известными в Царском Селе и Петербурге. Павел Петрович не без основания стал обвинять в шпионстве придворное дежурство, сменявшееся в Гатчине каждые четыре дня, и начал относиться к дежурившим при нем придворным кавалерам со все увеличивающеюся подозрительностью, грубой бесцеремонностью и оскорбительным пренебрежением» (Казнаков. С. 223–224, 226, 228, 340). – «Рассказы современников полны свидетельств о столкновениях и пререканиях, которые Павел Петрович имел с лицами, окружавшими императрицу. Так, он имел столкновение с адмиралом Рибасом, явившимся к нему в новой морской форме, введенной в черноморском флоте без ведома Павла Петровича, носившего звание генерал-адмирала; с вице-канцлером графом Остерманом <…>, с Н. И. Салтыковым, с обер-гофмаршалом князем Барятинским, с Зиновьевым, с церемонимейстером Гурьевым и т. д.» (Кобеко. С. 406).

Алексей Песков. «Павел I».

* * *

 

1 ... 3

 

ПАВЕЛ I (1754-1801)

ЖИВОПИСЬ. АЛФАВИТНЫЙ КАТАЛОГ.

 

СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: