- 2 -

Санкт-Петербург

в живописи и литературе

 

Ермолай Иванович Есаков.
«Окрестности Петербурга с видом на Кронштадт».

 

И. Иванов.
«Празднество 19 марта 1816 года в Санкт-Петербурге в честь второй годовщины вступления русских войск в Париж».
1816.

 

И. Иванов.
«Торжественное возвращение санкт-петербургского ополчения на Исакиевскую площадь, где было воздано Богу благодарственное моление. Июня 12 дня 1814 года.»

 

И. Селезнёв.
«Сухопутный пароход от Ораниенбаума до Санкт-Петербурга».
Раскрашенная литография с оригинала Иванова.
1-я треть X{X века.

 

Иван Вельц.
«Весной в окрестностях Петербурга».
1896.

 

Иван Иванович Шишкин.
«Аллея летнего сада в Петербурге».
1869.

 

Иван Иванович Шишкин.
«Вид в окрестностях Петербурга».
1865.

 

Иван Иванович Шишкин.
«Речка Лиговка в деревне Константиновка близ Петербурга».
1869.

 

Иван Константинович Айвазовский.
«Вид на взморье в окрестностях Петербурга».
1835.

 

Иван Константинович Айвазовский.
«Петербургская биржа».
1847.

 

Иван Константинович Айвазовский.
«Петербург. Переправа через Неву».
1870-е.

 

Иван Константинович Айвазовский.
«Вид Петербурга».
1888.

 

«Изображение пожара в Петербурге в 1737 году».

 

Илья Ефимович Репин.
«На Дворцовой площади в Петербурге».
1905.

наблюдатель из какого-нибудь заросшего липами захолустного переулка, попадая в Петербург, испытывал в минуты внимания сложное чувство умственного возбуждения и душевной придавленности.

Бродя по прямым и туманным улицам, мимо мрачных домов с темными окнами, с дремлющими дворниками у ворот, глядя подолгу на многоводный и хмурый простор Невы, на голубоватые линии мостов с зажженными еще до темноты фонарями, с колоннадами неуютных и нерадостных дворцов, с нерусской, пронзительной высотой Петропавловского собора, с бедными лодочками, ныряющими в темной воде, с бесчисленными барками сырых дров вдоль гранитных набережных, заглядывая в лица прохожих - озабоченные и бледные, с глазами, как городская муть, - видя и внимая всему этому, сторонний наблюдатель - благонамеренный - прятал голову поглубже в воротник, а неблагонамеренный начинал думать, что хорошо бы ударить со всей силой, разбить вдребезги это застывшее очарование.

Еще во времена Петра Первого дьячок из Троицкой церкви, что и сейчас стоит близ Троицкого моста, спускаясь с колокольни, впотьмах, увидел кикимору - худую бабу и простоволосую, - сильно испугался и затем кричал в кабаке: «Петербургу, мол, быть пусту», - за что был схвачен, пытан в Тайной канцелярии и бит кнутом нещадно.

Так с тех пор, должно быть, и повелось думать, что с Петербургом нечисто. То видели очевидцы, как по улице Васильевского острова ехал на извозчике черт. То в полночь, в бурю и высокую воду, сорвался с гранитной скалы и скакал по камням медный император. То к проезжему в карете тайному советнику липнул к стеклу и приставал мертвец - мертвый чиновник. Много таких россказней ходило по городу.

И совсем еще недавно поэт Алексей Алексеевич Бессонов, проезжая ночью на лихаче, по дороге на острова, горбатый мостик, увидал сквозь разорванные облака в бездне неба звезду и, глядя на нее сквозь слезы, подумал, что лихач, и нити фонарей, и весь за спиной его спящий Петербург - лишь мечта, бред, возникший в его голове, отуманенной вином, любовью и скукой.

Как сон, прошли два столетия: Петербург, стоящий на краю земли, в болотах и пусторослях, грезил безграничной славой и властью; бредовыми видениями мелькали дворцовые перевороты, убийства императоров, триумфы и кровавые казни; слабые женщины принимали полубожественную власть; из горячих и смятых постелей решались судьбы народов; приходили ражие парни, с могучим сложением и черными от земли руками, и смело поднимались к трону, чтобы разделить власть, ложе и византийскую роскошь.

С ужасом оглядывались соседи на эти бешеные взрывы фантазии. С унынием и страхом внимали русские люди бреду столицы. Страна питала и никогда не могла досыта напитать кровью своею петербургские призраки.

Петербург жил бурливо-холодной, пресыщенной, полуночной жизнью. Фосфорические летние ночи, сумасшедшие и сладострастные, и бессонные ночи зимой, зеленые столы и шорох золота, музыка, крутящиеся пары за окнами, бешеные тройки, цыгане, дуэли на рассвете, в свисте ледяного ветра и пронзительном завывании флейт - парад войскам перед наводящим ужас взглядом византийских глаз императора. Так жил город.

В последнее десятилетие с невероятной быстротой создавались грандиозные предприятия. Возникали, как из воздуха, миллионные состояния. Из хрусталя и цемента строились банки, мюзик-холлы, скетинги, великолепные кабаки, где люди оглушались музыкой, отражением зеркал, полуобнаженными женщинами, светом, шампанским. Спешно открывались игорные клубы, дома свиданий, театры, кинематографы, лунные парки. Инженеры и капиталисты работали над проектом постройки новой, не виданной еще роскоши столицы, неподалеку от Петербурга, на необитаемом острове.

В городе была эпидемия самоубийств. Залы суда наполнялись толпами истерических женщин, жадно внимающих кровавым и возбуждающим процессам. Все было доступно - роскошь и женщины. Разврат проникал всюду, им был, как заразой, поражен дворец.

И во дворец, до императорского трона, дошел и, глумясь и издеваясь, стал шельмовать над Россией неграмотный мужик с сумасшедшими глазами и могучей мужской силой.

Петербург, как всякий город, жил единой жизнью, напряженной и озабоченной. Центральная сила руководила этим движением, но она не была слита с тем, что можно было назвать духом города: центральная сила стремилась создать порядок, спокойствие и целесообразность, дух города стремился разрушить эту силу. Дух разрушения был во всем, пропитывал смертельным ядом и грандиозные биржевые махинации знаменитого Сашки Сакельмана, и мрачную злобу рабочего на сталелитейном заводе, и вывихнутые мечты модной поэтессы, сидящей в пятом часу утра в артистическом подвале «Красные бубенцы», - и даже те, кому нужно было бороться с этим разрушением, сами того не понимая, делали все, чтобы усилить его и обострить.

То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности.

Девушки скрывали свою невинность, супруги - верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения - признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникавшие в один сезон из небытия. Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными.

Таков был Петербург в 1914 году. Замученный бессонными ночами, оглушающий тоску свою вином, золотом, безлюбой любовью, надрывающими и бессильно-чувственными звуками танго - предсмертного гимна, - он жил словно в ожидании рокового и страшного дня. И тому были предвозвестники - новое и непонятное лезло изо всех щелей.

Алексей Толстой. «Хождение по мукам».

* * *

 

К. Кольман.
«Восстание 14 декабря 1825 года на Сенатской площади в Санкт-Петербурге».
1820-е.

 

Карл Петрович Беггров.
«Петербург. Вид Главного штаба».
1822.

 

Карл Петрович Беггров.
«Владимирская площадь. [Петербург]».
1823.

 

Карл Петрович Беггров.
«Крюков канал возле Никольского собора [Петербург]».
Литография по рисунку К. Ф. Сабата.
1823.

 

Карл Петрович Беггров.
«Петербургский Большой театр. Общий вид».
Раскрашенная литография по рисунку К. Ф. Сабата и С. П. Шифляра.
1820-е.

 

Карл Петрович Беггров.
«Садовая улица, угол Гороховой. [Петербург]».
Литография по рисунку К. Ф. Сабата и С. П. Шифляра.
1820-е.

В Петербурге нет и не было официально жидовского квартала, но с тех пор как евреям дозволено селиться в столицах, они сами по себе завели нечто в этом роде. Центр еврейского населения в Петербурге, как мы уже говорили гораздо раньше, представляют Подьяческие улицы: Садовая от Кокушкина переулка до Никольского рынка и набережная Екатерининского канала близ Вознесенской церкви. Затем некоторая часть этого населения уклонилась от своего главного центра и перебросилась за Фонтанку у Обухова моста по Обухову же проспекту. Тут в одном доме она оселась так прочно, что самое место в среде знающих людей получило название Еврейского двора или Жидовского подворья, подобно тому как под Невской лаврой существует Чухонское подворье – сборный пункт приезжих чухон и «желтоглазых», откуда, между прочим, можно добывать лучших лошадей-шведок так торговля ими составляет специальность Чухонского подворья. В центе импровизированного квартала есть целые дома, сплошь заселённые одними только евреямя. Их легко отличить по особенному характеру грязи и запустения. Снаружи в окнах ни штор, ни занавесок, а занавешиваются они от солнца каким-нибудь камзолом или юбкой. От холода же затыкаются бибехом, то есть подушкой или перинкой детской. На чёрных лестницах и во дворе под окнами вы почти всегда можете найти в изобилии рыбью шелуху, срезанную кожицу картофеля и лука, которые так и выкидываются куда ни попало.

Всеволод Крестовский. «Петербургские тайны».

* * *

 

Константин Маковский.
«Народное гулянье во время Масленицы на Адмиралтейской площади в Петербурге».
1869.

 

Кузьма Сергеевич Петров-Водкин.
«А. С. Пушкин в Петербурге».
1930.

А. С. Пушкин является в той же мере творцом образа Петербурга, как Петр Великий – строителем самого города…

Впервые как цельный образ выступает Петербург в «Оде на вольность» (1819). Из тумана вырисовывается романтический замок (1) мальтийского рыцаря – «увенчанного злодея».

Когда на мрачную Неву Звезда полуночи сверкает И беззаботную главу Спокойный сон отягощает, Глядит задумчивый певец На грозно спящий средь тумана Пустынный памятник тирана Забвенью брошенный дворец.

Этим зловещим образом начинает свою речь о Петербурге Пушкин. Позднее, в полушутливой форме вспоминая маленькую ножку и локон золотой (2), поэт вновь создает безотрадный образ.

Город пышный, город бедный, Дух неволи, стройный вид, Свод небес зелено-бледный, Скука, холод и гранит.

Город, полный двойственности. В стройной, пышной Северной Пальмире, в гранитном городе, под бледно-зелёным небом ютятся его обитатели – скованные рабы, чувствующие себя в родном городе как на чужбине, во власти скуки и холода, как физической, так и духовной – неуютности, отчужденности. Вот образ Петербурга, который придется по вкусу последующей упадочной эпохе…

В сжатых и простых образах рисует Пушкин в «Арапе Петра Великого» новый город.

«Ибрагим с любопытством смотрел на новорожденную столицу, которая поднималась из болот по манию своего государя. Обнаженные плотины, каналы без набережной, деревянные мосты повсюду являли недавнюю победу человеческой воли над сопротивлением стихий. Дома, казалось, наскоро построены. Во всем городе не было ничего великолепного, кроме Невы, не украшенной еще гранитною рамою, но уже покрытой военными и торговыми судами»…
У Пушкина можно найти образы праздничного города и будней.
Кто не помнит раннего зимнего петербургского утра?

А Петербург неугомонный Уж барабаном пробужден. Встает купец, идет разносчик, На биржу тянется извозчик, С кувшином охтенка спешит, Под ней снег утренний хрустит. Проснулся утра шум приятный. Открыты ставни; трубный дым Столбом выходит голубым, И хлебник, немец аккуратный, В бумажном колпаке, не раз Уж открывал свой вас-ис-дас (3).

Городская жизнь во всех проявлениях находит в поэзии Пушкина свое отражение. Вялость предместья отразилась в «Домике в Коломне».

…У Покрова Стояла их смиренная лачужка За самой будкой. Вижу, как теперь, Светелку, три окна, крыльцо и дверь. …………………………………………………………………….. Бывало, мать давным-давно храпела, А дочка – на луну еще смотрела И слушала мяуканье котов По чердакам, свиданий знак нескромный, Да стражи дальний крик, да бой часов – И только. Ночь над мирною Коломной Тиха отменно.

Это тоже Петербург!

Вслед за картиной окраины можно найти и описание кладбища.

Когда за городом, задумчив я брожу И на публичное кладбище захожу – Решетки, столбики, нарядные гробницы, В болоте кое-как стесненные кругом, Как гости жадные за нищенским столом (4).

Жуткий образ могил в болоте, который использует для потрясающей картины подполья города Ф. М. Достоевский…

Мотив «ненастной ночи» (5), когда воет ветер, падает мокрый снег и мерцают фонари, который сделается необходимым для Гоголя, Достоевского… набросан также Пушкиным в «Пиковой даме». «Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег падал хлопьями; фонари светили тускло. Улицы были пусты. Изредка тянулся ванька на тощей кляче своей, высматривая запоздалого седока. Германн стоял в одном сюртуке, не чувствуя ни дождя, ни снега…»

Как ни выразительны все эти разнообразные образы, освещающие облик Петербурга с самых различных сторон, все они становятся вполне постижимы только в связи с тем, что гениально высказал Пушкин в своей поэме-мифе «Медный всадник».

На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полн, И вдаль глядел. Пред ним широко Река неслася… И думал он: …Здесь будет город заложен…

Чудесною волей преодолено сопротивление стихий. Свершилось чудо творения. Возник Петербург.

Прошли сто лет, и юный град, Полночных стран краса и диво, Из тьмы лесов, из топи блат Вознесся пышно, горделиво (6).

…В дальнейшем описании все эпитеты выражают гармоничность, пышность и яркость, с преобладанием светлых тонов.

По оживленным берегам Громады стройные теснятся Дворцов и башен; корабли, Толпой со всех сторон земли, К богатым пристаням стремятся. В гранит оделася Нева, Мосты повисли над водами; Темно-зелеными садами Ее покрылись острова.

Весь образ Петербурга внушает спокойную, радостную веру в его будущее, охраняемое Медным Всадником на звонко скачущем коне.

Люблю тебя, Петра творенье, Люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, Береговой её гранит, Твоих оград узор чугонный…

Далее идет описание белой ночи Петербурга. Тема, ставшая неразрывной спутницей всех описаний северной столицы, начиная от смущенного ими Альфьери (7), кончая современными поэтами.

Люблю… Твоих задумчивых ночей Прозрачный сумрак, блеск безлунный, Когда я в комнате моей Пишу, читаю без лампады, И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла. И, не пуская тьму ночную На золотые небеса, Одна заря сменить другую Спешит, дав ночи полчаса.

Петербургская зима, столь часто гнилая, слякотная, у Пушкина дышит здоровьем и весельем.

Люблю зимы твоей жестокой Надежный воздух и мороз, Без санок вдоль Невы широкой, Девичьи лица ярче роз…

В торжественный гимн столице, победившей стихии, должна войти и ликующая весна:

Взломав свой синий лед, Нева к морям его несет И, чуя вешни дни, ликует.

Пушкин не забывает боевого происхождения столицы, и мотив бога Марса врывается в его величавую симфонию.

Люблю воинственную живость Потешных Марсовых полей. ……………………………………………………… Люблю, военная столица, Твоей твердыни дым и гром, Когда… победу над врагом Россия снова торжествует.

Пушкин знал трагическую основу Петербурга, чуял его роковую судьбу. Но у него трагедия не разрешается на эллинский лад (8). Человек побеждает рок…

Пушкин упоен пафосом победоносного творчества гения. Он воскрешает древний миф о борьбе бога солнца Мардука, победившего безобразную богиню Тиамат и из ее трупа создавшего, в качестве космократора, мир (9)…

Со священным трепетом поэт всматривается в гения Петербурга.

Ужасен он в окрестной мгле! Какая дума на челе! Какая сила в нем сокрыта! А в сем коне какой огонь! Куда ты скачешь, гордый конь, И где опустишь ты копыта? О мощный властелин судьбы! Не так ли ты над самой бездной, На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы?

Восстали укрощенные стихии против града чудотворного строителя.

…И вот Редеет мгла ненастной ночи И бледный день уж настает… Ужасный день… Нева вздувалась и ревела, Котлом клокоча и клубясь, И вдруг, как зверь, остервенясь, На город кинулась… …Народ зрит Божий гнев И казни ждет…

Но Пушкин верит в судьбу Петра творения. Не одолеть его мрачным стихиям.

…Утра луч Из-за усталых, бледных туч Блеснул над тихою столицей И не нашел уже следов Беды вчерашней; багряницей Уже покрыто было зло. В порядок прежний все пришло.

…Многие заимствовали из богатств образа Пушкина близкие им черты, но вдохновения Пушкина не разделили, веры его не приняли; вдохновение и вера Пушкина принадлежали прошлому: он разделил ее с Державиным, Батюшковым, Вяземским. Северная Пальмира для них всех прежде всего прекрасное создание Петрово; сказочно быстрый рост ее – чудесен; она является символом новой России, грозной, богатой, просвещенной империи. Великие силы вызвали ее к жизни, страшные препятствия стоят на ее пути, но с ясной верой можно взирать на ее будущее.

Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо, как Россия, Да умирится же с тобой И побежденная стихия; Вражду и плен старинный свой Пусть волны финские забудут И тщетной злобою не будут Тревожить вечный сон Петра!

Пушкин был последним певцом светлой стороны Петербурга.
__________________________
(1) Романтический замок – Михайловский (Инженерный) замок, построенный как дворец Павла I архитектором В. Бренна в 1792-1800 гг. Ниже цитата из «Оды на свободу» («Вольность»).
(2) Имеются в виду заключительные строки: «Ходит маленькая ножка. /Вьется локон золотой» из стих. Пушкина «Город пышный, город бедный…» (1828), которое цитируется ниже.
(3) «Евгений Онегин» (гл. 1, строфа XXXV).
(4) Из стих Пушкина «Когда за городом, задумчив, я брожу…» (1836).
(5) Реминисценция из «Медного всадника»: «Редеет мгла ненастной ночи».
(6) Здесь и далее пересказ и цитаты из «Медного всадника».
(7) Имеется в виду следующее место из книги итальянского поэта и драматурга Витторио Альфьери (1749-1803): «…я чувствовал тоску от этого постоянного печального дневного света» (Жизнь Витторио Альфиери из Аста, рассказанная им самим. М., 1904. С. 110).
(8) Речь идет о так называемых древнегреческих «трагедиях рока», в которых подчеркивалась ограниченность человеческих возможностей: над героями либо тяготеет родовое проклятие (Эсхил), либо их воле противостоит божественное всеведение (Софокл), либо человеком играет всемогущество случая (Еврипид).
(9) Анциферов пересказывает вавилонскую космогоническую поэму «Энума элиш» (I тысячелетие до н. э.), в которой главный бог города Вавилона Мардук побеждает в битве Тиамат – воплощение мирового хаоса (подробнее см.: Тураев Б. А. История Древнего Востока. Спб., 1913. Т. 1. С. 131-132).

Н. П. Анциферов. «Непостижимый город…». «Лениздат». 1991.

* * *

 

Л. Тюмлинг.
«Троицкий собор в Измайловском полку. [Петербург]».
1830-е.

 

«Летний (ныне не существует) дворец в Петербурге в XVIII столетии».

 

М. Дюбург.
«Казанский собор в Санкт-Петербурге».
1812.

 

Максим Никифорович Воробьёв.
«Похороны М. И. Кутузова в Петербурге».
1814.

 

Максим Никифорович Воробьёв.
«Исаакиевский собор и памятник Петру I в Санкт-Петербурге».
1844.

 

Максим Никифорович Воробьёв.
«Вид Дворцовой набережной в Санкт-Петербурге».

 

Мстислав Добужинский.
«Домик в Петербурге».
1905.

 

Н. Овчинников.
«Н. Я. Бичурин и А. С. Пушкин в Петербурге».
1994-1995.

На набережной Невы, против тяжелого и величественного корпуса Академии художеств, охраняя ее гранитную пристань, поместились два сфинкса – с лицом Аментотепа III Великолепного, фараона времен блеска Египетской империи.

И эти таинственные существа, создание далеких времен, отдаленных стран, чуждого народа, здесь, на берегах Невы, кажутся нам совсем родными, вышедшими из вод великой реки столицы Севера охранять сокровища ее дворцов. Хорошо посидеть здесь, под ними, на полукруглых  гранитных скамьях и, глядя на то, как плещутся воды, вспомнить стихи Вячеслава Иванова:

Волшба ли ночи белой приманила Вас маревом в полон полярных див, Два зверя-дива из стовратных Фив? Вас бледная ль Изида полонила? Какая тайна вас окаменила, Жестоких уст смеющийся извив? Полночных волн немолкнувший разлив Вам радостней ли звезд святого Нила?

Н. П. Анциферов. «Непостижимый город».

* * *

 

Неизвестный художник.
«Вид Фонтанки в Петербурге».
Середина XIX века.

Петр, не терпя нищенства во всей России, особенно хотел, чтоб его не было в любезном ему Петербурге: запрещал давать милостыню и с ослушников этого правила велел брать на госпитали по 5 рублей за каждую подачку.

В 1719 году полиция Петербурга отличалась чрезвычайной строгостью. Генерал-полицмейстер ежедневно сек кнутом человек по шести и более обоего пола, а одну распутную женщину гоняли, подстегивая кнутом, за то, что она, отправляя ремесло свое, заразила много солдат лейб-гвардии Преображенского полка… Обращено было внимание на опрятность в новом городе. Мясники завели было бойни на Адмиралтейском острове и бросали внутренности животных в речку Мью (Мойку), так что от вони нельзя было проехать через нее, - указано бить скотину подальше от жилья, за пильными мельницами, а за метание в реку всякой нечистоты и сора служителям, жившим в домах, хотя бы и высоких персон, угрожали кнутом и ссылкою в каторжную работу. По малым речкам и каналам зимою позволялось только ходить пешим, но воспрещалось ездить на санях, верхом, чтоб не засорить рек и каналов навозом; не дозволялось выпускать на улицу скот, который портил дороги и деревья. Все такие правительственные распоряжения о соблюдении чистоты и порядка, как и всякие другие, исполнялись плохо. На улицах продолжали наваливать всякую гадость и мертвые тела животных, пока царь, в апреле 1721 года, не приказал для вывоза нечистот завести лошадей и при них рабочих из рекрут и взятых гулящих людей.

Н. И. Костомаров. "Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей".

* * *

 

1 ... 3

 

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

ЖИВОПИСЬ. АЛФАВИТНЫЙ КАТАЛОГ.

 

СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: