Павел Чистяков.
"Патриарх Гермоген отказывает полякам подписать грамоту".
1860.
Картина Павла Чистякова со всеми ее характерными для исторической живописи эпохи классицизма чертами (театральностью и символичностью поз персонажей), тем не менее, достаточно точно отражает один из драматических эпизодов Смуты. Патриарх Гермоген известен как личность неординарная, а в среде русского духовенства, всегда склонного к подчинению светской власти, какого бы она пошиба ни была, даже уникальная. Вообще Гермоген слыл человеком не особенно ученым, считался «нравом груб». Бывший казак, он стал священником лишь в 50 лет, был, согласно источникам, «прикрут в словесах и воззрениях», прослыл упрямцем, говорящим правду в глаза своим оппонентам. Его побаивались даже цари. С захватом власти Лжедмитрием летом 1605 года, при общем восторге москвичей по случаю свадьбы «батюшки Димитрия» он был единственным, кто осудил брак русского царя с католичкой Мариной Мнишек, за что его тотчас отправили в ссылку. Свергший Лжедмитрия в 1606 году и ставший царем Василий Шуйский сделал 75-летнего Гермогена патриархом. Пожалуй, во времена патриарха Тихона (Белавина) не было в истории русского патриаршества более тяжкого служения, чем то, которое выпало на долю Гермогена. Когда в июле 1610 года дворяне, недовольные слабым, «безсчастным» царем Василием Шуйским, «свели» его с престола и постригли против воли, только Гермоген протестовал против этого насилия, видя в содеянном пролог несчастий для России. И опять никто не поддержал святителя. Только, согласно легенде, в Архангельском соборе Кремля, царской усыпальнице, раздавались вздохи и плач, будто русские монахи скорбели в своих гробах о надвигающейся страшной эпохе братоубийства и безвластия, получившей название «Смута».
Тем временем к власти пришла Семибоярщина – правительство из семи бояр. При этом никто не желал слушать Гермогена, говорившего, что надо немедленно выбрать в цари либо князя Василия Голицына, либо Михаила Романова (это первое упоминание 14-летнего мальчика в связи с избранием на царство), чтобы предупредить разгоравшуюся Смуту. В августе бояре решили, дабы избежать розни, не останавливаться ни на одном местном кандидате, а постановили пригласить на русский престол 15-летнего королевича Владислава, сына польского короля Сигизмунда III, который в это время воевал с Россией и осаждал Смоленск. Так тогда казалось, что можно разом убить двух зайцев: и государя себе заполучить, и мир восстановить. С представляющим польского короля гетманом Жолкевским Семибоярщина заключила договор о Владиславе, поставив условия, что поляки покончат с появившимся к тому времени Лжедмитрием II и что Владислав, приехав в Россию, примет православие. В тот момент Гермоген поддержал бояр. Только он в благодарственном письме королю просил Сигизмунда как можно скорее прислать сына в Москву, ибо русские без него «как овцы без пастыря». За несколько недель 300 тысяч москвичей прошли через Успенский собор, где служил патриарх, присягая в верности царю Владиславу. Жолкевский же, воспользовавшись благоприятным моментом, ввел польские войска в Москву и, в сущности, оккупировал русскую столицу. Вот с этого момента Гермоген и взошел на свою Голгофу. Он стал решительным, непреклонным противником и поляков, и бояр Семибоярщины, которые начали сползать на позиции типичного коллаборационизма. Оказалось, что Сигизмунд думает не так, как Жолкевский. Он вовсе не собирается посылать сына в Москву, а… желает сам быть русским царем, объединив Россию и Польшу, естественно, без всякого перехода в православие. Гермоген во время богослужения в Успенском соборе в декабре 1610 года публично запретил своей пастве целовать крест королю-католику – а именно присяги требовал Сигизмунд от Семибоярщины. Идя навстречу другим пожеланиям короля, Семибоярщина отдала приказ гарнизону Смоленска сдать, несмотря на героическую защиту, город. И опять Гермоген не только не присоединился к боярам, но и осудил их предательство. Это ему не прошло даром. С помощью доносов, пыток и ложных свидетельств бояре и стоявший за их спинами гетман Гонсевский, сменивший Жолкевского, начали «шить» дело об измене Гермогена, который якобы поддерживал тайные связи с Лжедмитрием II и участвовал в заговоре против Семибоярщины, что вообще было невозможно: все знали Гермогена как яростного противника нового самозванца. И тем не менее патриарх был объявлен изменником и посажен под домашний арест. Несмотря на опалу и грозящую ему опасность, Гермоген не молчал: он не раз публично осуждал бояр, которые, по его словам, «променяли свое государское прирождение на худое рабское служение врагу».
Более того, в начале 1611 года через порученцев он стал призывать жителей других городов «идти на польских и литовских людей к Москве вскоре». Не все ясно с грамотами, которые от его имени расходились по всем городам. Патриарх упорно отвергал обвинения бояр и поляков в посылке таких подстрекательских грамот. Возможно, так это и было: вряд ли ему, сидевшему под арестом, позволяли писать, и изображение патриарха, якобы сочинявшего грамоты в камере (что можно видеть на некоторых картинах), - явный вымысел художников. По-видимому, было достаточно переданного за пределы тюрьмы устного слова духовного вождя (а именно им и стал Гермоген!), чтобы от его имени появились и пошли гулять по России грамоты, призывавшие к борьбе с поляками. Эти грамоты, был ли их автором сам Гермоген или другие люди, сыграли колоссальную объединяющую роль в возникновении земского движения, спасшего в следующем 1612 году Россию. И мы даже ныне, глядя на историю и современность Русской православной церкви, можем понять, сколько же Гермогену нужно было мужества, чтобы подняться против светской власти, всегда угнетавшей церковь. При этом патриарх знал, что расправиться с ним врагам будет очень легко, никто из епископов его не поддерживал, предпочитая поддакивать Семибоярщине. Когда же началось восстание против поляков уже в Москве, оккупанты окончательно решили расправиться с упрямцем. Опять появился донос с обвинениями, что патриарх «учал смуту и кровь заводить на Москве». Без всякого церковного суда Гермогена согнали с Патриаршего двора, содрали с него святительские одежды и, как простого монаха, под охраной свезли на подворье Кирилло-Белозерского монастыря. Однако известно, что в глазах народа гонения даже из грешников делают праведников, а здесь речь шла о святом старце безупречной репутации. И власть, ощущая моральное превосходство Гермогена, не могла с этим не считаться.
Осенью 1611 года к патриарху явилась польская коллаборационистская делегация во главе с полковником Казановским и боярами: князем Б. М. Лыковым и М. Г. Салтыковым. Скорее всего, именно этот эпизод и отразил в своей картине Чистяков. Делегаты потребовали, чтобы патриарх подписал грамоту в полки ополчения и потребовал от Пожарского и Минина остановить их победное движение на Москву. Патриарх возражал, ему стали угрожать, но старец был, как всегда, непреклонен. «Что де вы мне уграживаете? – говорил он. – Единого я Бога боюся. Буде вы пойдете все литовские люди из Московского государства, и я их (полки ополчения. – Е. А.) благословляю отойти прочь. А буде вам стояти в Московском государстве, и я их благословляю всех против стояти помереть за православную христианскую веру!» После этого рокового спора узника перевели в подземную тюрьму Чудова монастыря в Кремле. Там он и умер 17 февраля 1612 года. По одним слухам, его отравили угарным газом, по другим – заморили голодом. В патриаршей летописи было сказано, что охранники «меташа бо страдальцу Христову нечеловеческую пищу – на неделю сноп овса и мало воды». Известно, что как раз в это время Кремль с его польским гарнизоном и Семибоярщиной был в тесной осаде, среди осажденных начался голод и сноп овса был настоящей ценностью, он мог спасти жизнь человека. Поэтому, скорее всего, измученный тюрьмой и издевательствами, 80-летний старец не выдержал тягот заключения (по некоторым источникам, на него еще наложили цепи) и умер как истинный мученик. Уже при царе Алексее Михайловиче, оценившем по достоинству его мужество, мощи Гермогена перенесли в Успенский собор и торжественно похоронили рядом с мощами патриарха Иова и митрополита Филиппа Колычева – святителей, которые также пострадали за свои убеждения.
Евгений Анисимов. «Письмо турецкому султану. ОбразыРоссии глазами историка.». «Арка», Санкт-Петербург. 2013 год.
* * *
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
