- 10 -
Пётр I
в живописи и литературе
Алексей Иванович Ростовцев.
«Castrum doloris (Погребальная зала Петра I во втором Зимнем дворце). Поперечный разрез.»
Гравюра по рисунку М. Г. Земцова.
Каструм долорес
Смерть Петра потрясла Петербург, страну, отозвалась в столицах других государств - друзей и врагов России. Умер великий монарх, правивший страной долгие тридцать пять лет. Краток был век человека XVIII столетия - немногие доживали до сорока лет, и поэтому большая часть тех, кто провожал императора в последний путь, родились и выросли уже при нем. Но с его смертью закончилось не только бесконечное царствование - уходила в прошлое целая эпоха. И люди ощущали это как крушение прежнего порядка. Он хоть и плох, но они привыкли, приспособились к нему и тяжело переносили саму мысль о неизбежности грядущих перемен.
Горе было всеобщим. Берхгольц записал в свой дневник, что даже гвардейцы рыдали как дети. «В то утро не встречалось почти ни одного человека, который бы не плакал или не имел глаз, опухших от слез». Вскоре известие о смерти царя дошло до Москвы, и траурные удары колоколов созвали москвичей в приходские церкви. Современник вспоминает, что когда стали читать манифест о смерти императора, начались такие вопли и рыдания, что еще долго не были слышны слова манифеста. В этом нет преувеличения - так устроены люди, так живет и чувствует толпа. Она еще вчера злословила о неприличном браке царя с портомоей, ругала его суровые указы, проклинала его налоги. Теперь она так же искренне рыдала об Отце, оставившем сиротами целый народ.
Каждый житель Петербурга мог проститься с великим покойником: на сорок дней тело Петра было выставлено в «Каструм долорес» - траурном зале Зимнего дома. Дворяне и холопы, солдаты и мастеровые, работные и купцы бесконечным потоком шли проститься с Петром Великим. Их было так много, что несколько раз пришлось менять протертое ногами черное сукно дорожки, по которой мимо гроба проходили притихшие люди, чтобы поцеловать мозолистую руку царя. Траурный зал поражал входивших с Зимней набережной роскошью и печалью. Золотые шпалеры, скульптуры, пирамиды, золоченый балдахин - все, что для простого человека было символом беспечной и радостной жизни, теперь было затянуто крепом, погружено в печальную полутьму, тускло поблескивая при свете траурных свечей. Люди подходили к гробу и видели своего Отца преображенным и незнакомым. Раньше вечно спешащий по улицам города со своей знаменитой палкой в руке, в потертом камзоле, стоптанных грубых башмаках и заштопанных женой чулках, теперь он был тих и неузнаваем: в золотом гробу лежал высокий человек в роскошном платье и кружевах. Этой роскошью одеяния покойного, гроба, зала всем напоминалось: «Кесарю - кесарево», как бы ни был прост и неприхотлив этот кесарь в обыденной жизни. Возле гроба ежедневно по много часов подряд сидела императрица, и слезы не просыхали на ее щеках. Ее горе видел весь Петербург, и в этом была не только необходимая власти публичность печали - Екатерина действительно страдала. 4 марта пришла новая беда: умерла от кори царевна Наталья - младшая дочь Екатерины и Петра. Ей было всего шесть лет. Ее маленький гроб был также выставлен для прощания.
Рано утром 10 марта пушечный выстрел возвестил о начале последнего путешествия великого императора. Народ повалил на Дворцовую набережную. Как писал современник, в тот день крупными хлопьями падал снег, сменявшийся градом. Было холодно, ветрено и, как всегда у зимней Невы, неуютно…
Евгений Анисимов. «Женщины на российском престоле».
* * *
Алексей Иванович Ростовцев.
«Вид Погребальной залы Петра I».
1725.
Неустанные труды, заботы, борьба с явными и тайными врагами медленно подтачивали здоровье Петра I. Ему шел 53-й год, но он уже называл себя стариком, и в самом деле, несмотря на его могучую природу, телесные силы его были расшатаны. С лета 1724 года болезнь, сведшая его в могилу, стала обнаруживаться угрожающими признаками. Петр принужден был слечь в постель, бранил докторов, но при облегчении мало слушался их советов. В конце сентября он присутствовал при спуске нового фрегата, причем говорил голландскому посланнику, что чувствует себя слабым. Через неделю, вопреки предостережениям своего врача Блюментроста, отправился осматривать Ладожский канал, оттуда проехал на олонецкие железные заводы, выковал там собственными руками полосу железа в три пуда весом, осмотрел солеварни в Старой Русе, и на обратном пути в Петербург, близ Лахты, увидел, что шедший из Кронштадта бот с солдатами сел на мель и был близок к гибели. Петр не утерпел, поехал к месту крушения и, стоя по пояс в холодной воде, лично помогал спасать людей. Припадки болезни тотчас возобновились. Царь вернулся в Петербург больной, и уже не смог оправиться. В январе 1725 года болезнь так усилилась, что Петр часто страшно кричал от боли, и крики эти были слышны за стенами дворца. Народ, предчувствуя близкое несчастье, толпился под окнами; церкви были полны молящимися. Рядом со своей спальней в Зимнем дворце (на месте нынешнего Эрмитажного театра) Петр приказал поставить походную церковь, и 22 января исповедался и причастился. С 26 числа наступил полный упадок сил. Утром 27-го больной говорил с трудом и, потребовав грифельную доску, хотел начертать свою последнюю волю, но ослабевшая рука не повиновалась ему; едва могли разобрать слова: "Отдайте все..." Тогда он позвал свою дочь царевну Анну Петровну, обрученную с герцогом Голштинским, желая продиктовать ей свои предсмертные распоряжения; но когда царевна подошла к нему, уже началась агония. На рассвете 28 января, в шестом часу по полуночи, император Петр скончался. Императрица Екатерина Алексеевна, находившаяся при нем, собственноручно закрыла ему глаза. Собравшиеся во дворце высшие государственные сановники и полки Преображенский и Семеновский немедленно присягнули ей.
Затем озаботились приготовлением торжественных похорон скончавшегося царя. Учреждена была особая траурная комиссия, которой было поручено выработать церемониал погребения по европейскому образцу. Приготовления тянулись так долго, что только на 10 марта назначена была печальная церемония. Усыпальницей царя избран был Петропавловский собор в крепости. От Зимнего дворца через Неву наведен был мост, по обеим сторонам которого стали войска. Во втором часу пополудни медленно тронулось шествие. Тело Петра вынесли из второго этажа дворца через балкон, по особой лестнице, пристроенной снаружи. Раздался заунывно-торжественный звон всех петербургских церквей, и пальба с крепости и из Адмиралтейства. За гробом следовали: маршал церемониальных дел, императрица и все особы царской семьи, поодиночке, с двумя ассистентами при каждом. Войска, при приближении траурной колесницы, опускали ружья и примыкали к шествию. Вместе с Петром погребали скончавшуюся за несколько дней перед тем дочь его, царевну Наталию. Останки поставили на величественно убранный катафалк в соборе, и красноречивый архиепископ Феофан Прокопович произнес свое знаменитое слово, сохранившееся в числе образцов ораторского искусства. Речь начиналась словами: "Что се есть? До чего мы дожили, о россияне! Что видим? Что делаем? - Петра Великого погребаем!" Перечислив затем великие дела скончавшегося царя, причем в храме слышались рыдания присутствовавших, проповедник закончил речь словами утешения: "Не весьма же, россияне! Изнемогаем от печали и жалости; не весьма бо и оставил нас сей великий монарх и отец наш. Оставил нас, но не нищих и убогих; безмерное богатство силы и славы его, которое вышеименованными его делами означилося, при нас есть. Какову он Россию свою сделал, такова и будет; сделал добрым любимою - любима и будет; сделал врагам страшною - страшна и будет; сделал на весь мир славною - славная и быти не престанет. Оставил нам духовные, гражданские и воинские исправления. Убо оставляя нас разрушением тела своего, дух свой оставил нам". Предание земле царственных останков Петра возвещено было столице троекратными залпами из пушек и ружей.
Так проводил в могилу Петербург своего великого создателя.
В. Г. Авсеенко. «История города Санкт-Петербурга в лицах и картинках».
* * *
Иоганн Готфрид Таннауер.
«Портрет Петра I на смертном одре».
1725.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Донося 10 февраля (н. ст.) королю Людовику XV о смерти Петра I, Кампредон писал о том, как «перепугалось все население, опасавшееся каких-либо беспорядков. Опасения эти, - пояснял он, - имели тем большее основание, что никакого определенного распоряжения насчет престолонаследия не было, мнения вельмож по этому вопросу разделилось, войско шестнадцать месяцев уже не получало жалования и доведено было до отчаяния непрестанными работами, а ненависть народа к иностранцам достигла до последней степени.
По всем человеческим предвидениям казалось, что счастью вдовствующей императрицы (Екатерины. – И. Ф.) наступил конец и что приближенных ее: кн. Меншикова, Толстого и др. постигнет та же участь». Между тем, доносил Кампредон, «всемогущему угодно было сделать возможным то, что людям представлялось невозможным». «Орудием всего этого, - пояснял Кампредон, - явился кн. Меншиков, склонивший на сторону императрицы гвардейский полк». Далее он сообщает: «Во время совещания некоторые гвардейские офицеры в сильном волнении кричали, что если совет будет против императрицы, то они размозжат головы всем старым боярам. Так кончился этот памятный день…»…
Когда наступили последние минуты Петра, «царица находилась у его постели, заливаясь слезами и делая вид, будто ничего не знает о том, что только что произошло», а между тем она заранее приняла все необходимые меры и «имела предусмотрительность заранее послать в крепость деньги для уплаты жалования гарнизону… Гвардии она дала слово заплатить все, ей следуемое, из собственных денег…». «Закрыв глаза царю, своему супругу, царица отправилась в залу совета и там, проливая потоки слез, обратилась с речью к сенаторам» и т. д. и т. д.
Илья Фейнберг. «Читая тетради Пушкина». Москва, «Советский писатель». 1985 год.
* * *
Иван Никитич Никитин.
«Пётр I на смертном одре».
Печальный ужас
В три часа дня гроб с телом Петра начали выносить через отворенное окно Зимнего дома - ни в одну дверь он не проходил - и по специально построенному крыльцу и лестнице спустили на набережную. Процессию открывали 48 трубачей и 8 литаврщиков. Протяжные звуки полковых труб и грохот литавр и барабанов полков, стоявших вдоль Невы, задали траурный мотив. В этот момент в толпе послышались рыдания. А народу собралось множество. Вдоль всей набережной, в окнах, на крышах, вдоль перил построенного через Неву моста толпились тысячи петербуржцев, с жадным вниманием глядя на то, чего еще никогда не случалось в России, - хоронили императора! Печаль прощания смешивалась с любопытством зрителей уникального траурного спектакля, в котором участвовали сотни необычно одетых людей. Шествие было красочным: вслед за знаменами с гербами всех земель империи несли различные аллегорические эмблемы. Среди них бросалась в глаза одна, наиболее характерная для Петра: «Резец (то есть скульптор. - Е. А.), делающий статую». Это был точный символ реформ, преобразований, образ грандиозного эксперимента: новую Россию, как Пигмалион Галатею, по живому высекал великий император.
А как впечатляющ был величественный крестный ход сотен церковников в белых траурных ризах, с качающимися на ветру хоругвями и слаженным заунывным хором певчих! Восьмерка лошадей в черных попонах влекла траурные сани с золотым гробом Петра. Впереди вели любимую лошадь императора - «обер-пферд», несли привезенные из старой столицы символы царской власти и награды императора: государственные мечи, скипетр, державу, корону, кавалерии заслуженных «господином адмиралом» орденов. Екатерина в сопровождении ассистентов шла сразу за гробом. Ее лицо было скрыто черной вуалью. Следом двигались родственники и приближенные, придворные, слуги. Не было человека, который остался бы равнодушен к этому торжественному и мрачному шествию. Люди были подавлены траурными мелодиями полковых оркестров, глухим рокотом барабанов, тяжкими ударами литавр, пением церковников, блеском и бряцанием оружия, поднимающимся к небу дымом десятков кадил. Непрерывный звон церковных колоколов несся над Невой, уходил в низкое небо. Все шумы и звуки через равные промежутки времени заглушались пушечной стрельбой. Эти залпы производили особенно гнетущее впечатление: на протяжении всей многочасовой церемонии раздавались мерные - через минуту - выстрелы с болверков Петропавловской крепости. И удары этого гигантского метронома разливали во всех, как писал Феофан Прокопович, «некий печальный ужас». Уже при свете факелов гроб внесли в деревянную церковь, стоявшую посреди недостроенного Петропавловского собора. Надо всем возвышалась огромная колокольня со шпилем и часами с боем, а стены собора не поднялись еще даже на высоту человеческого роста. Это был тоже символ петровской России - «недостроенной храмины», как назвал ее позже Меншиков.
Евгений Анисимов. «Женщины на российском престоле».
* * *
Иван Никитич Никитин.
«Портрет Петра I на смертном одре».
«Что се есть? До чего мы дожили, о россияне?»
Гроб поставили на помост, началась панихида. «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас! Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!» Вперед вышел Феофан Прокопович и сказал «Слово на погребение Петра Великого». Много речей произнес архиепископ за свою жизнь, но эта была самая лучшая в творчестве этого волшебника слова. Хорошо поставленным голосом, с подкупающе искренней интонацией он кратко и очень сильно выразил чувства своих слушателей, до конца еще не осознавших, что же происходит: «Что се есть? До чего мы дожили, о россияне? Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем! Не мечтание ли се? Не сонное ли нам привидение? Ах, как истинная печаль! Ах, как известное нам злоключение! Виновник бесчисленных благополучий и радостей, воскресивший аки из мертвых Россию и воздвигший в толикую силу и славу - родивший и воспитавший, прямой сей Отечества своего отец… противно и желанию, и чаянию окончал жизнь».
Речь Феофана искусна. Он призывает оглянуться и оценить, что происходит сейчас в этой церкви, кого хоронит Россия, - ведь Петр был ее непобедимым Самсоном, разорвавшим пасть шведскому льву, мужественным мореплавателем, бороздившим моря, как библейский Иафет, мудрым Моисеем, давшим ей все законы, справедливым судьей Соломоном. Как византийский император Константин, он дал России новое устройство церкви. Плачет Феофан, плачут слушатели. Но вот выразительный жест руки оратора, отделяющий смерть от жизни. Оглянитесь, россияне, призывает Феофан. Посмотрите на юный град, непобедимую армию! Все это - с нами, и мы - сироты - остались не нищие и убогие: «Безмерное богатство силы и славы его при нас есть». И это надо развивать, укреплять, и в этом - лучшая память о Петре!
Новый поворот речи - и Феофан обращается уже к стоящей у гроба императрице: ты - помощница в жизни его, героиня, государыня, наследуешь его трон, его дело, его могущество и силу - так будь достойна великого жребия. Эти слова тонко связаны с выражением сочувствия к женщине, потерявшей сразу и мужа, и дочь (гробик Натальи стоит возле гроба отца), с призывом еще теснее сплотиться вокруг трона, в этом залог будущих побед, ибо «не весь Петр отошел от нас». Панихида заканчивается. Екатерину с трудом оттаскивают от гроба, который заколачивают и водружают под балдахином. Вокруг ставят караул - тело царя, а потом и самой Екатерины, будет непогребенным до того летнего дня 1733 года, когда Трезини закончит строительство Петропавловского собора. Царь найдет там свое последнее пристанище в склепе под полом собора, и рядом с ним будет лежать и его «друг сердешненькой». Похороны кончаются, люди начинают выходить из церкви. Трижды раздается страшный грохот всех пушек и ружей - Петр уходит в историю. На следующий день начались будни…
Евгений Анисимов. «Женщины на российском престоле».
* * *
Луи Каравак.
«Портрет Петра I на смертном одре».
1725.
Но прежде чем покинуть Париж, де Еон водрузил на стол министерства одну бумагу.
- Это мне, - заявил он, явно торжествуя, - когда снимали копии бумаг для Вольтера, удалось под страхом смерти похитить в Петергофе из секретных архивов России!
- Что же тут? - спросили его.
- Здесь завещание Петра его потомкам, политическая программа России, которой она следует и будет следовать неуклонно!
Наверное, он думал, что ему за этот документ воздвигнут в Версале памятник. Но ни король, ни его министры в суматохе событий не обратили на эту бумагу никакого внимания.
«Слишком химерично!» - был вывод политиков…
Однако этим документом де Еон невольно заложил под круглый стол Европы такую гремучую петарду, которой еще не раз суждено взорваться.
И раскатисто прогрохочут взрывы дважды: в 1812 году, перед нашествием Наполеона, и в 1854 году, перед высадкой франко-английских интервентов на лучезарных берегах Крыма.
Но пока эта «петарда» забылась в ворохе архивных бумаг.
В. Пикуль. «Пером и шпагой». «Лениздат». 1978 год.
* * *
Бартоломео Карло Растрелли?
Набросок балдахина над катафалком Петра I (вид сбоку).
1725.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Однако Лезюр, хотя и был жуликом, но жуликом от истории. А история — это такое горячее блюдо, что без приправы документов можно только обжечься. Лезюр долго копался в архивах Парижа, выискивая бумаги, обличающие коварство России, пока в его руках не оказалось…
- «Завещание Петра Великого…» - прочитал он. - Что это?
Старый архивариус (помнивший еще графов Брольи) пояснил:
- Сударь, этот документ был вывезен де Еоном якобы из секретных архивов в Петергофе; но никто до сих пор не придавал ему значения, ибо слишком попахивает подделкой…
Лезюр наспех листанул это «завещание» и был удивлен:
- Это как раз то, что требуется нам сейчас… Подложное «завещание» Петра I было напечатано; оно-то и сделало книгу Лезюра главным идеологическим оружием Наполеона в его походе против России. Французская армия шагнула за Неман, а тираж книги Лезюра догонял штабы Наполеона, подстегивая отстающих, воодушевляя сомневающихся…
В «завещании» всего 14 пунктов (составленных, кстати, весьма умно и толково, со знанием русской истории, которой де Еон усердно занимался в свое время).
Возьмем наугад несколько параграфов, чтобы читатель мог составить об этом «завещании» свое собственное мнение:
«2. Поддерживать государство России в системе непрерывной войны, дабы закалить солдата в боях и не давать русскому народу отдыха, удерживая его в постоянной готовности к выступлению по первому сигналу…
6. Поддерживать безначалие в Польше, влиять на ее сеймы, и особенно на выборы королей, раздроблять ее при каждом удобном случае и, наконец, полностью покорить…
9. Вмешиваться, невзирая ни на что, силою или хитростью во все европейские распри, и особенно — Германии…
11. В супруги русским великим князьям избирать только германских принцесс и, путем родственных отношений и выгод, умножать союзы для увеличения русского влияния в этой империи…»
Сила документа заключалась в том, что некоторые пункты этого подложного завещания были подтверждены царской политикой на практике. Волею исторических судеб Россия находилась в постоянном напряжении войн, солдат ее закалился, а народ втянулся в войну, как в обычное занятие. Россия действительно влияла на Польшу своим авторитетом великого соседа, Польша была раздроблена, а потом и вовсе покорена. И, наконец, начиная с Петра I, ни один великий князь не женился на русской девушке, ни одна великая княжна не вышла замуж за русского, — браки с принцами и принцессами (исключительно германского происхождения) опутали Россию с Германией столь плотной сеткой, что вскоре Романовы стали родственны почти всем домам немецкого происхождения.
Тираж книги Лезюра разошелся по миру. Остатки тиража хранились на квартире министра де Бассано, где огромный завал этих фальшивок в декабре 1812 года видел известный шпион при русской армии — сэр Роберт Вильсон; Вильсон называет издание этой книги «последним проявлением русских заблуждений Наполеона».
Таким образом, де Еон невольно подложил хорошую свинью под круглый стол европейской дипломатии. «Завещание Петра I» (Существует еще одно подложное завещание Петра I, составленное известной княжной Таракановой, но судьба его не входит в тему нашего повествования.) вдруг сделалось документом огромной важности.
Плагиатор Лезюр был хитер: нигде и никогда не упомянул он имени де Еона. Игривая дымка таинственности, окружавшая де Еона еще при жизни, после смерти заволокла его личность непробиваемым туманом. А потом повалил такой густой дым, что многие открещивались при одном имени кавалера.
В. Пикуль. «Пером и шпагой». «Лениздат». 1978 год.
* * *
Бартоломео Карло Растрелли (?)
Эскиз траурного оформления пилона Петропавловского собора в связи с погребением Петра I.
1725.
В это время бродили по кабакам Парижа два талантливых шалопая; одного звали Дюма, другого Гайлярде.
Автор «Монте-Кристо», уже тогда имевший соавторов гораздо больше, чем было генералов у Наполеона, усадил за стол и своего собутыльника. Результатом была знаменитая драма «Несльская башня». Дюма-отец, человек нравственности сомнительной, вытряхнул из рукописи песок и поставил на титуле книги свое имя.
Гайлярде был возмущен такой наглостью, и на скамье подсудимых Дюма впервые узнал содержание своего произведения. Гайлярде - вне всякого сомнения! - процесс выигрывал. Но тут появился в суде некий Жанен, и со всем пылом отощавшей юности он затряс кулаками:
- Эту драму написал я, только я! Правосудия, правосудия…
Кто написал эту драму (ныне включенную в собрание сочинений Дюма-отца) - так и не выяснилось. Но Гайлярде, несолоно хлебавши, посторонился дружбы с великим романистом и завел для себя собственный стол.
За этим столом появилась книга:
«Записки кавалера де Еона, напечатанные в первый раз по его бумагам, сообщенным его родственниками, и по достоверным документам, хранящимся в архиве иностранных дел. Сочинение Фредерика Гайлярде - автора „Несльской башни“…»
Днем с огнем не найти было этой книги, и второй тираж ее расхватали сразу, как и первый. Просто удивительно, как публика попалась на эту удочку! Но текст «завещания Петра» снова был перепечатан в книге - на видном месте.
Гайлярде вскоре же, разбогатев, покинул Францию, и океанская волна выбросила его в Новом Свете, где он вложил свои гонорары от продажи де Еона в издание авторитетного «Вестника Соединенных Штатов».
Дипломаты почитывали скандалезную книжицу, но уже посматривали на Россию настороженно. В это время Леонард Ходзько, ученый студент из Вильно, выпустил в Париже свою книгу: «ПОЛЬША. Историческая, литературная, монументальная и иллюстрированная».
«Завещание Петра I» Ходзько уже снабдил политическими комментариями; особенно же развил пояснения к параграфу 6 касательно вопроса о Польше, которая, раздробленная, уже не принадлежала сама себе. Фальшивка так часто стала мелькать перед глазами европейских народов, что уже никто не сомневался в агрессивности русских планов…
Грянул 1854 год, и вот что удивительно: Наполеон III в точности повторил Наполеона I, - только «завещание Петра I» из книг вдруг перешло в тысячи листовок, и ветер разбросал их над рядами французских колонн в Севастополе. Проклятая фальшивка вырастала в обвинительный акт против всей русской политики!
В. Пикуль. «Пером и шпагой». «Лениздат». 1978 год.
* * *
Медаль «На погребение Петра Великого». 1725.
Из книги: В. О. Ключевский. «Русская история». Москва, «Эксмо». 2005 год.
- Ни с берегов Прута, ни с поля Полтавской битвы, ни со стола «всепьянейшего собора», ни, наконец, со смертного одра, - утверждали русские ученые, - Петр Великий никогда не писал своего завещания!
Это верно. Почуяв приближение смерти, Петр велел подать ему грифель и аспидную доску. Тряскою рукою он вывел два слова: «Отдать все…» Но тут силы изменили ему, и он велел звать любимую дочь - умницу Анну Петровну, чтобы продиктовать ей свою последнюю волю. Когда же дочь явилась, император ничего не сказал, ибо уже лишился дара речи. Так и осталось от него завещание всего из двух слов: «Отдать все…» Что отдать? Кому отдать?
Тайну этого он унес в могилу.
В. Пикуль. «Пером и шпагой». «Лениздат». 1978 год.
* * *
Валерий Сыров.
«Папа!!! Михайло Ломоносов узнаёт в Петре Великом своего отца».
2005.
Колебания в суждениях. По смерти преобразователя в обществе, захваченном реформой и обаянием его личности, долго господствовало отношение к его деятельности, которое можно назвать благоговейным культом Петра. Простой токарь Нартов, 20 лет проживший при Петре, вспоминал о нем после: «Хотя нет более Петра Великого с нами, однако дух его в душах наших живет, и мы, имевшие счастие находиться при сем монархе, умрем верными ему и горячую любовь нашу к земному богу погребем вместе с собою». Ломоносов называл Петра человеком, богу подобным, а Державин спрашивал: "Не бог ли в нем сходил с небес?"…
Херасков пел: "Петр Россам дал тела, Екатерина - души"…
В Вене за обедом у князя Кауница в 1780 г. княгиня Дашкова, порицая страсть Петра к корабельным и другим ремесленным занятиям как к пустякам, недостойным монарха, между прочим, призналась своему собеседнику, что, если бы Петр обладал умом великого законодателя, он предоставил бы правильной работе времени постепенно привести к улучшениям, какие он вводил насилием, а ценя добрые качества наших предков, не стал бы искажать оригинальность их характера чуждыми обычаями…
В. О. Ключевский. «Русская история». Москва, «Эксмо». 2005 год.
* * *
Сергей Кириллов.
«Голова Петра».
Реконструкция по маске.
Петр служил своему русскому отечеству, но служить Петру еще не значило служить России. Идея отечества была для его слуг слишком высока, не по их гражданскому росту. Ближайшие к Петру люди были не деятели реформы, а его личные дворовые слуги. Он порой колотил их, порой готов был видеть в них своих сотрудников, чтобы тем ослабить в себе чувство скуки своим самодержавным одиночеством. Князь Меншиков, герцог Ижорской земли, отважный мастер брать, красть и подчас лгать, не умевший очистить себя даже от репутации фальшивого монетчика; граф Толстой, тонкий ум, самим Петром признанная умная голова, умевшая все обладить, всякое дело выворотить лицом наизнанку и изнанкой на лицо; граф Апраксин, сват Петра, самый сухопутный генерал-адмирал, ничего не смысливший в делах и незнакомый с первыми началами мореходства, но радушнейший хлебосол, из дома которого трудно было уйти трезвым, цепной слуга преобразователя, однако затаенный противник его преобразований и смертельный ненавистник иноземцев; барон, а потом граф Остерман, вестфальский попович, камердинер голландского вице-адмирала в ранней молодости и русский генерал-адмирал под старость, в убогое правление Анны Леопольдовны всемогущий человек, которого полушутя звали «царем всероссийским», великий дипломат с лакейскими ухватками, который никогда в подвернувшемся случае не находил сразу, что сказать, и потому прослыл непроницаемо-скрытным, а вынужденный высказаться, либо мгновенно заболевал послушной тошнотой или подагрой, либо начинал говорить так загадочно, что переставал понимать сам себя, - робкая и предательски каверзная душа; наконец, неистовый Ягужинский, всегда буйный и зачастую навеселе, лезший с дерзостями и кулаками на первого встречного, годившийся в первые трагики странствующей драматической труппы и угодивший в первые генерал-прокуроры Сената: вот наиболее влиятельные люди, в руках которых очутились судьбы России в минуту смерти Петра. Они и начали дурачиться над Россией тотчас по смерти преобразователя. Через три недели после похорон, 31 марта 1725 г., Ягужинский вечером во время всенощной влетел в Петропавловский собор и, указывая на стоявший средь церкви гроб Петра, принялся громко жаловаться на своего обидчика князя Меншикова, а на другой день рано утром Петербург был разбужен страшным набатом: это неутешная вдова-императрица подшутила над столицей - ради 1 апреля. Суровая воля преобразователя объединяла этих людей призраком какого-то общего дела. Но когда в лице Екатерины I на престоле явился фетиш власти, они почувствовали себя самими собой и трезвенно взглянули на свои взаимные отношения, как и на свое положение в управляемой стране, они возненавидели друг друга, как старые друзья, и принялись торговать Россией, как своей добычей.
В. О. Ключевский. «Русская история». Москва, «Эксмо». 2005 год.
* * *
Станислав Суханов.
«Пётр I».
За время царствования Иоанна Грозного прирост населения составил 30-50%, за время правления Петра I убыль населения составила 40%. Но царь Грозный – тиран, а Пётр – Великий. Теперь мы видим, сколь точно определение И. Л. Солоневича: «Русский историк является специалистом по извращению истории России».
Николай Шахмагонов. «А сына-то Грозный не убивал!» «Чудеса и приключения» №1 2006 год.
* * *
Гумилев яркими историческими фигурами всегда интересовался, но царя Петра не любил. В его стихах Петр не великий и суровый государь, а просто палач.
|
Но Москва бессильней крымских пленниц Сергей Беляков. «Гумилёв, сын Гумилёва». * * * |
Андреас Каспар Гюне.
«Екатерина II возлагает Чесменские трофеи на гробницу Петра Великого». 1791.
Эрмитаж, Санкт-Петербург.
Предпоследний реформатор Петр I при всей своей горячности все-таки был дальновидным геополитиком, знал, что такое Россия, и не пытался столкнуть с места стороны света, а довольно ловко снимал пенки с Запада, пусть даже пополам с накипью...
Сергей Алексеев. «Сокровища Валькирии. 1-Стоящий у Солнца».
* * *
«Перевозка Гром-камня на памятник Петру Великому в Санкт-Петербурге».
Со старинной гравюры.
Во главе всех правд и неправд стоял император!
Это он вкоренил в сознание россиян понятие безоговорочного самодержавия, которое, подобно молоту, расплющит любого, несогласного с ним: «Его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответа дать не должен!» Именно так и было им заявлено… Живописцы, изображавшие Петра I в рыцарских латах, украшенных хвостиками горностаев, придавали ему позы благородного величия. Алексей Толстой несколько снизил этот стародавний пафос: он писал о круглом лице кота с непотребными усишками, глаза навыкате, а рот царя собран в куриную гузку. Герцен ненавидел Петра I как палача народного. Пушкин сначала пропел ему панегирик, а после смерти поэта в его архивах обнаружили ворох записей, обличавших Петра I в неслыханном деспотизме… Из художников лучше всех понял царя великий Валентин Серов, создавший целую серию картин из Петpoвской эпохи. Академик Игорь Грабарь записал для нас слова Серова:
«Он был страшный: длинный, на слабых тоненьких ножках и с такой малюсенькой головкой, что больше должен бы походить на какое-то чучело. В лице у него - постоянный тик, и он вечно «кроил рожи»: мигал, дергал ртом, водил носом. При этом шагал огромными шагами. Воображаю, каким чудовищем казался этот человек… Идет такое страшилище с беспрестанно дергающейся головой. Увидит его рабочий - хлоп в ноги! Петр тут же его дубиной по голове ошарашит: «Будешь знать, как кланяться, вместо того чтобы работать!» У того и дух вон. Идет дальше. А другой рабочий, не будь дурак, смекнул, что и виду не надо подавать, будто царя видишь, и не отрывается от дела. Петр дубиной укладывает и этого на месте: «Будешь знать, как царя не признавать». Страшный человек…»
Руками этого страшного человека воссоздавалась новая Россия, ставшая империей, и нам, оценившим заслуги Петра I как преобразователя, никогда не следует забывать о том, что он был сатрапом своего народа, беспощадным угнетателем, ничего и никогда не щадившим ради исполнения своих грандиозных замыслов. Только совместив воедино образ преобразователя и образ деспота, мы получим истинного Петра I, каким он был. За многое ему благодарны в истории нашего прошлого, любить его мы никак не можем!
Валентин Пикуль. «Книга о скудости и богатстве».
* * *
Максим Никифорович Воробьёв.
«Исаакиевский собор и памятник Петру I в Санкт-Петербурге».
1844.
История собора [Исаакиевского в Санкт-Петербурге] восходит ещё к 1710 г., когда в честь Петра I возле Адмиралтейства появилась небольшая церковь, названная Исаакиевской, так как день рождения царя (30 мая) совпал с днем поминовения святого Исаакия Далматского. Эта церковь вскоре обветшала, и в 1717 г. Заложили новую, каменную, недалеко от Невы, где позднее установили «Медного всадника».
Л. П. Тихонов. «Музеи Ленинграда.» Ленинград, «Лениздат». 1989 год.
* * *
Василий Иванович Суриков.
«Вид памятника Петру I на Сенатской площади в Петербурге».
1870.
Я позволю себе процитировать в этой связи стихотворение Мицкевича «Памятник Петру Великому» в русском переводе Сергея Соловьева, где Мицкевич изобразил себя и Пушкина у подножия Фальконетова монумента и вложил в уста Пушкина такие стихи:
|
Сей памятник сооружала Вот упадет и разобьется, |
По этому поводу Вяземский справедливо заметил, что Пушкин этого не говорил и говорить не мог. Это мнение о Петре не Пушкина, а Мицкевича, о котором Герцен так хорошо сказал, что Мицкевич любит Россию, но в Петре понял только одну его отрицательную сторону. Пушкин же понял обе стороны Петра и его дела и изобразил Петра и его дело таким, что Николай I, как все мы знаем, прочитав его «Историю Петра», а прежде рукопись «Медного всадника», запретил то и другое.
Илья Фейнберг. «Читая тетради Пушкина». Москва, «Советский писатель». 1985 год.
* * *
Василий Иванович Суриков.
«Вид памятника Петру I на Исаакиевской площади в Петербурге».
1870.
Для формирования разрушительных тенденций необходимо возвеличивать роль Петра I, оправданно искоренявшего ряд несуразностей своего времени, но навязавшего при этом ещё худший вариант поклонения западничеству. Именно он является крестным отцом нынешней безумной “элиты”, пренебрегающей благополучием собственного народа.
В. Ефимов. «Прозрение».
* * *
Балтазар де ла Траверс.
«Вид на Неву и памятник Петру I».
1780-1790-е.
Надобно припомнить преемство верховной власти после Петра. В минуту его смерти царствовавший дом распадался на две линии — императорскую и царскую: первая шла от императора Петра, вторая от его старшего брата, царя Ивана. От Петра I престол перешел к его вдове императрице Екатерине I, от нее ко внуку преобразователя Петру II, от него к племяннице Петра I, дочери царя Ивана Анне, герцогине курляндской, от нее к ребенку Ивану Антоновичу, сыну ее племянницы Анны Леопольдовны брауншвейгской, дочери Екатерины Ивановны, герцогини мекленбургской, родной сестры Анны Ивановны, от низложенного ребенка Ивана к дочери Петра I Елизавете, от нее к ее племяннику, сыну другой дочери Петра I, герцогини голштинской Анны, к Петру III, которого низложила его жена Екатерина II. Никогда в нашей стране, да, кажется, и ни в каком другом государстве, верховная власть не переходила по такой ломаной линии. Так ломал эту линию политический путь, каким эти лица достигали власти: все они попадали на престол не по какому-либо порядку, установленному законом или обычаем, а случайно, путем дворцового переворота или придворной интриги. Виною того был сам преобразователь: своим законом 5 февраля 1722 г., как видели мы, он отменил оба порядка престолонаследия, действовавшие прежде, и завещание, и соборное избрание, заменив то и другое личным назначением, усмотрением царствующего государя. Этот злополучный закон вышел из рокового сцепления династических несчастий. По привычному и естественному порядку наследования престол после Петра переходил к его сыну от первого брака царевичу Алексею, грозившему разрушить дело отца. Спасая свое дело, отец во имя его пожертвовал и сыном, и естественным порядком престолонаследия. Сыновья от второго брака Петр и Павел умерли в младенчестве. Оставался малолетний внук, сын погибшего царевича, естественный мститель за отца. При вероятной возможности смерти деда до совершеннолетия внука опеку, значит, власть, могла получить которая-либо из двух бабушек: одна — прямая, озлобленная разводка, монахиня, сама себя расстригшая, Евдокия Федоровна, урожденная Лопухина, ненавистница всяких нововведений; другая — боковая, привенчанная, иноземка, простая мужичка темного происхождения, жена сомнительной законности в глазах многих, и, достанься ей власть, она, наверное, отдаст свою волю первому любимцу царя и первому казнокраду в государстве князю Меншикову. Можно представить себе душевное состояние Петра, когда, свалив с плеч шведскую войну, он на досуге стал заглядывать в будущее своей империи. Усталый, опускаясь со дня на день и от болезни, и от сознания своей небывалой славы и заслуженного величия, Петр видел вокруг себя пустыню, а свое дело на воздухе и не находил для престола надежного лица, для реформы надежной опоры ни в сотрудниках, которым знал цену, ни в основных законах, которых не существовало, ни в самом народе, у которого отнята была вековая форма выражения своей воли, земский собор, а вместе и самая воля. Петр остался с глазу на глаз со своей безграничной властью и по привычке в ней искал выхода, предоставив исключительно ей назначение преемника. Редко самовластие наказывало само себя так жестоко, как в лице Петра этим законом 5 февраля. Один указ Петра гласил, что всуе законы писать, если их не исполнять. И закон 5 февраля был всуе написан, потому что не был исполнен самим законодателем. Целые годы Петр колебался в выборе преемника и уже накануне смерти, лишившись языка, успел только написать Отдайте все.., а кому — ослабевшая рука не дописала явственно. Лишив верховную власть правомерной постановки и бросив на ветер свои учреждения, Петр этим законом погасил и свою династию как учреждение: остались отдельные лица царской крови без определенного династического положения. Так престол был отдан на волю случая и стал его игрушкой. С тех пор в продолжение нескольких десятилетий ни одна смена на престоле не обходилась без замешательства, кроме разве одной: каждому воцарению предшествовала придворная смута, негласная интрига или открытый государственный удар. Вот почему время со смерти Петра I до воцарения Екатерины II можно назвать эпохой дворцовых переворотов.
Василий Осипович Ключевский. «Курс русской истории».
* * *
«Конная статуя Петра Великого».
«Памятник Петру I на Сенатской площади».
«Пушкин и Пётр».
Чтобы оценить смелость и прогрессивность исторической концепции Пушкина, напомним, какой характер носили рассуждения о Петре Полевого, взгляды которого Николай I одобрял. Полевой писал о Петре Великом: «Указывать на ошибки его нельзя, ибо мы знаем: не кажется ли нам ошибкою то, что необходимо в будущем, для нас еще не наставшем, но что он уже предвидел». «В частной, семейной жизни добродетели человека и христианина соединились в Петре Великом. Он был добрый сын, нежный брат, любящий супруг, чадолюбивый отец, домовитый хозяин, тихий семьянин, верный друг…»
Илья Фейнберг. «Читая тетради Пушкина». Москва, «Советский писатель». 1985 год.
* * *
Роберт Авотин.
Иллюстрация к статье Евгения Ткачева «Российский доктор Фаустус».
«Техника – молодёжи» 1985 год.
На третий день после смерти Петра, 28 января 1725 года, Растрелли с двумя помощниками в присутствии Екатерины I, Меншикова, Брюса и еще нескольких приближенных снял гипсовые слепки с лица, кистей и ступней Петра, а также сделал тщательные обмеры тела. Были сняты слепки даже с затылка и шеи. В течение нескольких месяцев скульптор собственноручно вырезал из дерева по снятым меркам фигуру Петра и вытачивал шарниры для суставав рук и ног. Парик был изготовлен из собственных волос царя, остриженных в 1722 году в сильную жару во время Персидского похода. Глаза написал на золотых пластинках живописец-миниатюрист Андрей Овсов. «Персону» нарядили в парадный костюм, который Петр надевал всего один раз – в день коронации Екатерины, 7 мая 1724 года в Москве. Он был голубого цвета, богато украшенный серебром. Через правое плечо перекинута лента ордена Андрея Первозванного, которым Петр был награжден в 1703 году за победу на море над шведами близ крепости Ниеншанц. Слева на боку – кортик, с эфесом из золотой гарды и черенка китайского аспида. В ножнах кортика были спрятаны походный нож и вилка. «Персона» многим казалась живой!..
Но вернемся к Якову Виллимовичу Брюсу. Сотрудников Эрмитажа посетители и по сей день спрашивают о «восковой персоне»: была ли она «механической»? вот что говорит по этому поводу научный сотрудник Эрмитажа Л. А. Тарасова:
О «восковой персоне» сложилось немало таинственных историй, передаваемых их поколение в поколение; в них повествуется о том, что с помощью специального устройства «персона» вставала, простирала правую руку в повелительном жесте, что восковой лик ее оживал и она производила на видевших ее ошеломляющее впечатление. Конечно, это не более чем легенды. «Восковая персона» не имеет никаких механизмов, кроме шарниров в суставах, позволяющих изменять положение фигуры. Видимо, они-то и дали толчок подобным вымыслам. Многолетний хранитель Кунсткамеры Осип Беляев (вторая половина XVIII века) свидетельствует, что он расспрашивал «о том у многих достоверных людей, по 50 и более лет при Академии служивших, однако ж никто того не ведал и не запомнил, чтоб статуя когда-нибудь в Кунсткамере поднималась…».
Итак, «восковая персона» никогда механической не была. Остается предположить, что люди помнят еще об одном варианте «персоны» с встроенным внутрь механизмом, который задумал и пытался осуществить Брюс. Но времена быстро менялись к худшему. Даже шедевр Растрелли, на который скульптор потратил столько сил, очень быстро оказался в опале. Законченная и раскрашенная в «натуральный колер», готовая к обозрению в июле 1725 года, «персона оставалась в мастерской Растрелли до октября 1730 года. Затем ее заперли в доме царевича Алексея, а в 1732 году поместили в Кунсткамеру…
Лев Вяткин. «Кукла Брюса». «Техника – молодежи». 1985 год.
* * *
«Восковое изображение Петра I».
Гравюра из книги О. Беляева «Кабинет Петра Великого» СПб., 1800 год.
Гордостью музея является замечательное собрание памятников Петровской эпохи, основу которой составляет так называемый «Кабинет Петра Великого», созданный после его смерти в Кунсткамере и переведенный в Эрмитаж в 1848-1849 гг., где, с добавлением новых экспонатов, он получил название «Галереи Петра Великого». Обращает на себя внимание «Восковая персона» - фигура Петра I,сидящего в кресле. Статую в натуральную величину (рост Петра 2 м 4 см) выполнил выдающийся скульптор Бартоломео Карло Растрелли, отец архитектора, по указанию Екатерины I в 1725 г., сразу же после смерти царя. С лица, кистей рук и ступней ног были сняты восковые слепки, тело вырезано из дерева.
Л. П. Тихонов. «Музеи Ленинграда». Ленинград, «Лениздат». 1989 год.
* * *
500 рублей 1912 года.
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
